всей угнетенной нации именно низший класс» — испытывает тяжесть национального и социального угнетения. «Вот еще почему русская революция, дававшая надежду на более справедливое решение социальных проблем, дала величайший толчок к созданию чешских легионов в России».
В первом «восторге сердец» жило наивное, но чистое представление о будущей идеальной нации, идеальной родине, о мире «любви и братства». Однако так называемый сибирский поход, «жестокий урок Сибири», старание впрячь чешские легионы в колесницу грязной и кровавой интервенции, постепенно рассеивали наивные иллюзии.
«Чешские легионы в России, — пишет Кратохвил [11], — рожденные волей служить своему народу в борьбе против власти немецкого империалистического капитала, не могли быть надежным инструментом власти другого империалистического капитала в его борьбе против русского народа. Таким инструментом в лучшем случае могла быть та часть легионов, чьим классовым интересам эта власть отвечала, и еще та часть, которую новые обстоятельства сделали прислужниками первой».
Кратохвил был среди тех, кто еще в Сибири понял всю трагичность и преступность вовлечения легионов в борьбу на стороне Колчака и интервентов против молодой Советской республики.
«Крамаржовское [12] руководство, — писал позднее Кратохвил [13], — начало вбивать в голову революционных идеалистов мысль о необходимости почитать здоровый «национальный эгоизм» доктора Крамаржа и победоносный французский франк и верно служить тому и другому. Деньгами начали убивать идеализм, покупать революционеров. Кто не желал понимать этого, не желал брать денег, — того объявляли негодяем и изменником Нации. Деньгами, силой, ложью и обманом стремилась готовая на все сибирская крамаржовщина «особого корпуса» сколотить из деморализованных революционеров «национально-демократические» легионы, белую фашистскую гвардию…»
Командование легионов вскоре начало подозревать Кратохвила в большевизме. За ним установили слежку, на него писали доносы, его обвинили в связи с «подрывными элементами» и в том, что он поддерживал большевиков. После конфликта с генералом Сыровы его даже арестовали, а затем под предлогом душевной болезни сняли с командирской должности. Это было в Иркутске. Кратохвил принялся тогда писать статьи и очерки [14], читать лекции, учиться. Затем он проделал вместе с легионами весь путь через Сибирь во Владивосток и далее через Америку и Триест на родину. В ту пору он расстался еще не со всеми иллюзиями; однако, став свидетелем поспешной и растерянной встречи «освободителей» на вокзале, еще более поспешного роспуска легионов, когда «государственный гимн заглушал революционные мелодии, в чем отразился исконный смысл государственности», увидев, в каком направлении идет развитие дел в первые годы республики, он очень быстро утратил последние остатки иллюзий. Он понял, что первоначальные революционные идеи легионов были превращены в идеи консервативные, что «борцов за дальнейший прогресс, батальоны грядущих революций разбудит новая идея», но что «на их знаменах легионерство написано не будет» [15].
В первые годы после образования самостоятельной Чехословацкой республики Кратохвил снова искал путей разрешения раздирающих его противоречий и разочарований. Он стал усердно посещать Социалистическое общество, основанное профессором Зденеком Неедлы; это общество регулярно устраивало в одном из пражских кафе дискуссии и доклады о социализме. Кратохвил следил за журналами «Вар» Неедлы, «Червен» и «Кмен» Неймана, был одним из инициаторов основания Общества культурного и экономического сотрудничества с новой Россией.
В эти годы он вновь и вновь задумывается над парадоксом, непосредственным образом затронувшим и лично его: над тем, что революционный патриотизм чешских легионов был «невольно глубоко проникнут идеями русской большевистской революции»; даже в ту пору, когда происходило роковое столкновение легионов с этой революцией, шла борьба, бывшая, «конечно, исторически неизбежной ошибкой и заблуждением… и страшнейшей угрозой всей мировой революции в самой ее основе». Тогда Кратохвил понял, что столкновения в Сибири были «наступлением старого мира, уцелевшего после войны, то есть наступлением международной реакции на мировую революцию, на ее очаг в Москве, на молодой, более свободный мир… Каким фатальным недоразумением был поход чехословаков, несших знамя тупой военной диктатуры на революционных штыках!..» И Кратохвил приходит к ясному убеждению, что именно тогда «мировую революцию и революцию нашу еще раз спас русский революционный очаг — и не столько силой оружия, сколько силой идейного воздействия на чехословацкие легионы. Именно тогда, когда мы вели жесточайшие схватки с революцией, она оставила в наших душах наиболее глубокий след. И след этот… заложивший основу нашего государства-юбиляра, является вместе с тем ценнейшим заветом для его будущего» [16].
Кратохвил понимал, как глубок след, оставленный историей, и потому был уверен, что он сохранится для грядущих поколений «как безошибочный указатель источника чехословацкой революции» и ее судьбы в будущем. Ибо «только взрыв русской революции дал чехословацкому революционному движению достижимую, возможную, не утопическую цель… а от этого сотрясения проснулись в недрах масс военнопленных чехов задавленные, неосознанные силы, проснулся и обрел мужество несчастный, терроризованный в собственной стране народ».
Не удивительно, что публицистическая, воинствующе полемическая книга Кратохвила «Путь революции» (1922) [17], в которой именно так понята и подробно истолкована история чехословацкого корпуса в России, нанесла тяжелый удар официальной легенде об освобождении, вызвала яростный протест и в то же время восторженную поддержку, а следовательно, и бурю полемических споров. Самая черная националистическая реакция даже требовала уволить Кратохвила с государственной службы [18] и лишить его звания майора чехословацких легионов. В печати поднялась бешеная борьба вокруг книги. Ее приветствовали и выступили в ее защиту профессор Неедлы, поэты Иржи Волькер, Иозеф Гора и другие. Рецензия, напечатанная в центральном органе КПЧ «Руде право», была изуродована цензурой.
Зденек Неедлы выделяет «Путь революции» как первое правдивое изображение не только зачатков организации чехословацкой армии в России, но и конца ее — «который до сих пор, конечно, умышленно был окутан неким таинственным молчанием». Неедлы высоко оценивает как метод анализа и отображения исторических событий, так и личные переживания их участника, подчеркивая и методологическую чистоту работы Кратохвила, «в которой… он обнаружил немалое словесное искусство». По словам Неедлы, эта книга одерживает в глазах читателя верх над всевозможной хвастливой литературой о легионерах потому, что она «проста, чиста и, главное, очевидна, как всякая подлинная правда».
Кроме литературного, эта мужественная книга и статьи, опубликованные Кратохвилом в годы отстаивания ее правды, имели то практическое значение, что на свет всплыли факты о темных делах генерала Гайды, бывшего командующим легионерскими соединениями в Сибири, главным образом во Владивостоке, авантюриста и путчиста, который связался на Дальнем Востоке с гнуснейшими главарями контрреволюционных банд [19]. Гайда, занявший после переворота пост начальника генерального штаба чехословацкой армии, подвергся, в результате разоблачений Кратохвила, допросам в комиссии по расследованию воинских преступлений министерства национальной обороны и под тяжестью улик снят с должности. Однако Гайда не сдался и подал на Кратохвила в суд за оскорбление чести. Судебное следствие тянулось почти два года; министерство обороны отказалось передать защите важные материалы, доказывающие правоту Кратохвила, а кое-какие документы предыдущего расследования даже «затерялись»; в конце концов Кратохвил, к великому изумлению и возмущению общественности, был приговорен к полутора месяцам тюрьмы. Только под давлением общественного мнения тюремное заключение было заменено денежным штрафом. Приговор этот, — который Кратохвил публично высмеял в брошюре «Именем республики?» (с подзаголовком «Мое слово по поводу победы гайдовской правды», 1928), — дал сигнал к позорной травле Кратохвила, осуществляемой тайными и явными приверженцами Гайды. Министр земледелия, член партии аграриев, приказал уволить Кратохвила из Управления государственными имениями или перевести его на работу вне Праги, с целью помешать Кратохвилу сотрудничать в центре культурного фронта левых сил. Кратохвила действительно перевели; приказ этот был отменен только после тяжелого его заболевания и после протеста и вмешательства левых и демократических, политических и культурных деятелей.
