уместиться в этот, он был не толще молекулы, однако цельный. Это была просто другая форма, художественный вымысел.
И схожей с вымыслом, с игрой «понарошку» была страна, куда родственники приглашали Хоксквилл, а вернее, говорили, что она должна совершить туда путешествие. Да, путешествие, ибо, если это была страна, попасть туда можно было только одолев дорогу.
Все это было достаточно ясно, но что толку.
Ибо китайские небеса и воображаемые страны сходствовали между собой в том, что, каким бы путем вы туда ни попали, выбирали этот путь вы сами. Собственно, почти во всех случаях такое путешествие требовало бесконечной подготовки и железной воли — по крайней мере, железной силы воображения. И какое это имело отношение к форме бытия, которая, вопреки воле этого мира или же без его ведома и согласия, оккупировала его часть за частью, захватывая фантазию архитектора, пентакль городов, трущобный квартал, плафон Вокзала — саму Столицу? Которая нападала на обитателей этой, обычной формы и уносила их прочь — или, накрывая их приливом своего собственного существования, насильственно их поглощала? Она называла эту форму Священной Римской империей, но была не права. Император Фридрих Барбаросса был всего лишь обломком, несомым этой волной по водам Времени; его сон был нарушен, как рушатся могилы под напором прилива, и как уносит наводнение мертвецов, так и его несло куда-то еще.
И унесет, если его не сумеет направить она, Хоксквилл, не желавшая очутиться в неведомом месте под властью неведомых правителей, которые могли быть очень недовольны ее попыткой взбунтоваться. Переманить его на свою сторону, как переманивают тайного агента те, за кем он шпионит. Ради этого она украла карты. С их помощью она сможет направлять императора или, по меньшей мере, урезонивать его.
И все же в этом хитром замысле имелся один немалый изъян.
Вот горе горькое. Хоксквилл кинула взгляд на багажную сетку, где лежала ее сумочка. Ей подумалось, что ее попытки выстоять против этой бури так же смешны, как усилия путников, застигнутых равнодушным и неостановимым ненастьем, силу которого они себе не представляют. Айгенблик говорил об этом во всех своих речах, и он был прав, а она — слепа. Приветствовать эту стихию так же бесполезно, как отвергать ее; если ты ей понадобишься, она так или иначе тебя достанет. Хоксквилл раскаивалась в своем самодовольстве, но все же она должна была спастись. Любой ценой.
Шаги. К непрерывному стуку колес примешались шаги, следовавшие по коридору к ее спальне.
Прятать карты некогда, да и в любом случае на виду они будут в большей сохранности. Все это надвигается слишком быстро, она ведь всего лишь старая женщина, не готовая к борьбе, совсем не готовая.
Только не смотреть на сумочку, внушала она себе.
Дверь распахнулась. На пороге стоял Рассел Айгенблик, из-за тряски обеими руками держась за косяк. Галстук мрачной расцветки сбился на сторону, на лбу блестели капли пота. Он уставился на Хоксквилл.
— Я их носом чую, — заявил Айгенблик.
Да, вот он, изъян в хитроумном замысле. Впервые она заподозрила это обстоятельство снежной ночью в Овальном кабинете. Теперь окончательно убедилась. Император был безумен, по нему плакал сумасшедший дом.
— Что чуете, сэр? — кротко спросила она.
— Я их носом чую, — повторил он.
— Вы очень рано поднялись. Для этого еще не созрели? — Хоксквилл указала на бутылку бренди.
— Где они? — Император, пошатываясь, шагнул в крохотное пространство. — Они у вас, где-то здесь.
Не смотреть на крокодиловую сумочку.
— Они?
— Карты. Карты, сука.
— Мне нужно с вами кое-что обсудить. — Она поднялась на ноги. — К сожалению, вчера я слишком поздно села на поезд, но…
Айгенблик стал ходить кругами по купе, глаза его бегали, ноздри раздувались.
— Где, — бормотал он. — Где.
— Сэр, сэр, вы должны меня послушать. — Хоксквилл старалась держаться, но в ней росло ощущение безнадежности.
— Карты.
— Вы встали не на ту сторону, — ляпнула она, не сумев умно сформулировать свою мысль. Ее ужасно тянуло посмотреть на сумочку, которую Айгенблик не замечал на багажной сетке. Он начал простукивать стены в поисках тайника. — Вы должны выслушать. Те, кто вам наобещал с три короба. Они не собираются выполнять свои обещания. Даже если бы могли. Но я…
— Вы. — Айгенблик обернулся. — Вы! — Он расхохотался. — Курам на смех!
— Я хочу вам помочь.
Он остановился. В обращенных на Хоксквилл карих глазах читались упрек и бесконечная печаль.
— Помочь. Вы. Помочь. Мне.
Она неудачно выбрала слова. Айгенблик понимал (это было написано на его лице), что она никогда не стремилась ему помочь, не хотела этого и теперь. Может, он был сумасшедшим, но никак не глупцом. Враждебное выражение его лица заставило Хоксквилл отвести взгляд. Похоже было, что ей никак и ни в чем его не убедить. То, чего он хотел сейчас, без ее помощи окажется бесполезной игрушкой, но как ему это объяснить?
Хоксквилл обнаружила, что просвечивает взглядом сумочку в багажной сетке. Она почти чувствовала на себе ответный взгляд карточной колоды.
Она отвела взгляд от сумочки, но Тиран успел его перехватить. Отодвигая Хоксквилл в сторону, он потянулся к сетке.
— Стоп! — выкрикнула Ариэл, вкладывая в это слово все те силы, к которым поклялась в свое время обращаться только по крайней надобности и ради доброй цели. Император замер. Рука его все еще тянулась к сетке, могучие силы сопротивлялись команде Хоксквилл, но двигаться он не мог. Схватив крокодиловую сумочку, Хоксквилл выбежала из купе.
В коридоре она едва не столкнулась со сгорбленным, еле передвигавшим ноги проводником.
— Будете спать, мисс? — вежливо осведомился он.
— Это ты будешь спать, — рявкнула Хоксквилл, протискиваясь мимо него.
С закрытыми глазами и открытым ртом проводник сполз по стенке, засыпая. До Хоксквилл, уже переходившей в другой вагон, донесся яростный вопль Айгенблика. Отодвинув тяжелый занавес, она очутилась в спальном вагоне, где от крика Айгенблика пробудились слуги и, бледные и встревоженные, начали раздвигать занавески у верхних и нижних коек и выглядывать наружу. Они заметили Хоксквилл, и она поспешила задернуть занавес и вернуться в свой вагон.
Прячась в стенной нише, она заметила шнур, на который часто обращала внимание, когда прогуливалась по поезду. Потянувшему за него из озорства или по злому умыслу грозил немалый штраф. Хоксквилл не очень-то верилось, что этот хилый шнур действительно способен остановить поезд, но, услышав шаги и шум в дальнем вагоне, она схватила его и дернула, а потом ринулась к двери и взялась за ручку.
Спустя несколько секунд поезд с оглушительным шумом дернулся и застыл. Удивляясь сама себе, Хоксквилл рванула дверь.
По ее голове застучали капли. Поезд остановился на пустом месте, среди темного, поливаемого дождем леса, где там и сям таяли последние сугробы. Холод пробирал до костей. Полумертвая от страха, Хоксквилл с криком спрыгнула на землю и, путаясь в юбке, стала карабкаться вверх по насыпи. Она торопилась, словно убегая от мысли о невозможности того, что делает.
Бледно-серый рассвет был, казалось, еще непрозрачней ночи. На вершине насыпи, в лесу, Хоксквилл, отдуваясь, обернулась, чтобы бросить взгляд на темную ленту остановившегося поезда. Внутри зажигались огни, из открытой двери выпрыгнул какой-то человек и сделал знак другим. Натыкаясь на скрытые под снегом кустики, она побежала в лес. Позади слышались крики. Погоня началась.
