— Итак, — произнесла Вайолет, — новый опыт, хорошие времена или чьи-то приключения вне дома. Очень хорошо.
— Кого приключения? — спросила Нора.
— Не кого, а
— Ладно, чьи?
— Того, на кого мы гадаем. Мы уже это решили? Или просто практикуемся?
— Раз все выходит так хорошо, — сказала Нора, — давай кого-нибудь назовем.
— Август.
— Бедный Август, для него должно быть заготовлено что-то приятное.
— Ладно. — Но прежде, чем Вайолет перевернула следующую карту, Нора ее остановила: — Погоди. С этим шутить не стоит. Ведь мы с самого начала не условились, что гадаем на Августа, а вдруг ему выпадет что-то ужасное? Не придется ли нам терзаться, если это и вправду сбудется? — Нора окинула взглядом сложный узор из карт, впервые встревоженная их властью. — А оно всегда сбывается?
— Не знаю. — Вайолет перестала раскладывать карты. — Для нас — нет. Я думаю, они способны предсказать то, что с нами
Нора промолчала. Она верила Вайолет и верила, что Вайолет известно о Повести такое, о чем она даже не догадывается, но защищенной она себя никогда не чувствовала.
— В жизни случаются разные катастрофы, дело обычное, — сказала Вайолет, — и если в картах они предупреждают, я им не хочу верить.
— И
Внизу, у входной двери, задребезжал колокольчик. Нора вскочила на ноги.
— Странно, кто бы это мог быть? — проговорила Вайолет, собирая карты.
— Откуда мне знать? — отозвалась Нора. Она опрометью подскочила к зеркалу, взбила свои пышные золотистые волосы и одернула блузку. — Может, это Харви Клауд, он говорил, что зайдет вернуть книгу, которую я ему давала. — Перестав суетиться, она вздохнула, как бы досадуя на то, что им помешали. — Пожалуй, пойду взгляну.
— Да, — поддакнула Вайолет. — Пойди, взгляни. Погадаем как-нибудь потом.
Но когда, неделю спустя, Нора попросила Вайолет повторить урок и Вайолет направилась к ящику комода, где хранились ее карты, их там не оказалось. Нора утверждала, что не брала их. Не оказалось их и в другом месте, куда Вайолет могла их по рассеянности сунуть. Выдвинув чуть ли не все ящики и раскидав бумаги по полу, Вайолет, озадаченная и обеспокоенная, присела на край кровати.
— Всё, пропали, — вздохнула она.
— Я сделаю все, что ты хочешь, Август, — сказала Эми. — Все, что ты хочешь.
Он склонил голову к ее раскинутым коленям и тихо произнес:
— Боже мой, Эми, Боже мой. Господи, прости меня.
— Не божись, Август, это нехорошо.
Ее залитое слезами лицо туманилось так же, как опустевшее октябрьское поле, на котором черные дрозды охотились за зернами кукурузы, вспархивая по невидимому сигналу и вновь опускаясь на землю где- то еще. Эми положила свои потрескавшиеся после уборки урожая ладони на руки Августа. Оба дрожали от холода и от вгонявшей в озноб близости.
— Я читала в книгах, что люди, бывает, какое-то время любят друг друга, а потом перестают. Никогда не могла взять в толк, почему.
— Я тоже, Эми.
— Я всегда буду любить тебя.
Август поднял голову: его настолько переполняло уныние и болезненное чувство раскаяния, что он казался себе неотличимым от осеннего тумана. Он так страстно любил Эми до того, что случилось, но никогда еще его любовь не была такой целомудренно-чистой, как сейчас, когда он сказал ей, что больше они не увидятся.
— Мне только одно непонятно — почему, — повторила Эми.
Август не мог убеждать ее, что главная причина — его занятость, а сама она тут совершенно ни при чем, что на него давят всякие неотложные обязательства — о Господи, давят, давят, давят… Он назначил ей свидание здесь, под коричневатым папоротником-орляком, на рассвете, когда Эми не хватятся дома, для того, чтобы порвать с ней, и единственно приемлемой и достойной причиной, какую он только сумел придумать для объяснения своего поступка, была та, что он ее разлюбил, и именно эту причину он, после долгих колебаний и множества холодных поцелуев, ей выложил. Эми встретила его слова с таким мужеством, с такой молчаливой уступчивостью; слезы на ее щеках оказались такими солеными на вкус, что Августу подумалось, будто он сказал ей все это только для того, чтобы лишний раз увидеть, какая она славная, преданная, кроткая, и оживить свои увядшие чувства толикой печали и неотвратимой утраты.
— О нет, Эми, Эми, не плачь, я совсем не хотел…
Август прижал ее к себе, и она покорно сдалась, стесняясь посягать на только что сделанное им признание в том, что она отвергнута и нежеланна; и ее стыдливость, ее огромные, жадно ищущие его взгляда глаза, полные испуга и отчаянной надежды, сразили его.
— Не надо, Август, не надо, если ты меня не любишь.
— Неправда, Эми, неправда.
Здесь, на шуршавших листьях, сам едва сдерживая слезы, как если бы и вправду расставался с ней навсегда (хотя теперь и сознавал прекрасно: должен расстаться и именно так и сделает), Август вступил вместе с ней в новые и неизведанные, сладостно-печальные области любви, где исцелились те тяжкие раны, которые он ей нанес.
В стране Любви географические открытия явно не имели конца.
— В следующее воскресенье, да, Август? — Голос робкий, но в нем звучала уверенность.
— Нет. Не в воскресенье, а… Завтра. Или даже сегодня вечером. Сможешь?
— Да. Что-нибудь придумаю. Август, радость моя!
Эми бегом пустилась по полю, утирая слезы, закалывая на бегу волосы, счастливая, опоздавшая, навстречу опасности. «Вот до чего я дошел», — думал Август в глубине души, где еще не сдавался последний оплот сопротивления: даже конец любви способен только ее пришпорить. Он пошел в другую сторону — туда, где его поджидал (как ему показалось, с укоризной) автомобиль. Стараясь ни о чем не думать, завел мотор.
Что же, черт побери, ему теперь делать?
Августу стало ясно, что пылкое острие желания, пронзившее его, когда он увидел Эми Медоуз впервые после получения дара, являлось всего лишь уверенностью в том, что страсть его будет теперь неизбежным образом удовлетворена. Тем не менее, несмотря ни на какую уверенность, он продолжал делать глупости: храбрился перед ее отцом; отчаянно и напропалую лгал, с трудом выпутываясь из собственных басен; часами ждал на холоде позади дома, пока Эми освободится. Ему обещали власть над женщинами, с горечью осознавал Август, но не власть над обстоятельствами, в которых те находились; и хотя Эми соглашалась со всеми его предложениями, прибегала на ночные свидания, поощряла его фокусы, раз за разом все более потакала его назойливым причудам, но даже отброшенная ею стеснительность ничуть не убавляла в нем ощущения того, что он вовсе не владеет ситуацией, а всецело подчинен вожделению еще более настоятельному: почти перестал быть собой и отдался во власть демону, который обуревал его как никогда раньше.
Это ощущение нарастало с каждым новым месяцем, пока он колесил на своем «форде» по пяти городкам, и превратилось в уверенность: он управлял автомобилем, но им самим управляли, вертели и крутили помимо его воли.
Вайолет не спрашивала, почему Август отказался от намерения строить гараж в Медоубруке. Время от времени он жаловался ей, что ему приходится расходовать почти столько же бензина, чтобы добраться до ближайшей заправочной станции, сколько он там заливает в свой бак, но эти жалобы вовсе не казались
