Возвращение к магам, с могучей физикой уходящего века в руках, расшифровка древних тайных доктрин, числовых гармоний пирамид — и что, разве именно это он собирался ей продать? Но именно это и будет пользоваться спросом. Но ведь и в самом деле, было такое время, когда ни о чем другом он даже и думать не мог, он стоял на самой крыше бытия, глядя, как вращаются вокруг него грязно-серые небесные сферы, Да, я понял, понял; но услышать все те же мысли вот так, из чужих уст, из уст профана, человека, наделенного совершенно другим типом сознания, — это был бред сумасшедшего, и притом бред банальный, замах на миллион, на деле — пшик.
Но все-таки смелости им было не занимать, этим ренессансным Магам, рыцарям Эгипта — настоящие герои, Н т кто они такие. Пусть все, во что они так истово верили на поверку оказалось обманкой, они действительно были героями, и чем больше Пирс о них читал, тем боль видел в них героев — своих собственных. Какой-нибудь Агриппа [75], или Бруно, или Карданус [76], занятый изготовлением магического жезла, корпящий над книгою Гермеса, занятый начертанием странных геометрических фигур на куске девственно-чистого воска: им могло казаться, что они всего лишь стучатся в дверь древнейшей на свете мудрости, всего лишь очищают испорченные временем науки и возвращают им исконную чистоту, но то, о чем они говорили в действительности, означало совершенно новую землю и новые небеса, очень похожие на то, какими мы их видим сейчас.
Бруновские небеса населяли десять тысяч демонов, но, несмотря на все системы оккультных взаимодействий, несмотря на парциальные и симпатические взаимовлияния, вселенная у этого мага работала не потому, что ей вертели Бог и Дьявол, а просто потому, что так оно и было от века. Это была огромная, бесконечная вселенная, плавильный котел для духа и материи, с которыми были накрепко связаны чувства и озарения самого мага, и вероятностей в ней было неизмеримо больше, чем в канонической, Бог + Дьявол = вселенная, картине мира, маленькой и замкнутой; и — она была вопиюще естественной. Истинному магу не было нужды верить в ведьм или в чудеса, способные произвести впечатление на паству, просто потому, что его вселенная была не только достаточно объемной, чтобы включить в себя причины для любого мыслимого и немыслимого чуда на свете, но еще и преисполненной сил, могущественных духов, ангелов (объектов столь же естественных, как камни или розы), так что все и впрямь становилось возможным, исполнение и воплощение любого желания, любой действующей в этом мире воли.
А потому сколь бы не правы ни были маги в отношении той или иной детали мироздания, а они порой бывали на удивление доверчивы и ошибки допускали самые дичайшие, но сами размеры мироздания и тот факт, что они не просто не могли знать и не знали всего, что в нем содержится, но отдавали себе отчет — и с радостью — в том что все его содержимое, во всей полноте, постичь попросту невозможно, делает их умы на удивление схожими с нашими.
А потому и мысли их не столь уж и непостижимы, да и перевести их на современный язык тоже вполне возможно.
Ну, что ж.
Он как раз проходил мимо одного из каменных львов, охраняющих вход в публичную библиотеку; сев на ступеньку, он вынул из кармана записную книжку. Солнце сияло, как летом. Он написал: «Отправиться в путешествие в затерянный мир, о котором слышал в детстве; найти его непостижимым, роскошным, странным; а потом обнаружить, что перед тобой — то место, из которого ты отправился в путь».
О господи, нужно быть таким осторожным, таким осторожным. Время не возвращается, обойдя полный круг, и не возрождает прошлого; круги описывают наши представления о том, что время движется по кругу и возвращается все к тем же точкам, к прошлому. Этой тайной Пирс овладел, ее он и должен был поведать миру. Время движется не по кругу, но по спирали, засыпая и просыпаясь; всякий раз, как занимается заря очередного Золотого века и осознает себя как таковую, или в очередной раз наступает печальная эпоха заката, или приходит очередной рубеж тысячелетий, в самом этом осознании уже возрождаются все предшествующие Золотые века, эпохи упадка или возрождения, или рубежи тысячелетий, и создается впечатление, что они повторяют сами себя, Ах, с помню, помню: мы поднимаемся все выше и выше, сквозь сферы, которые, как нам кажется, заключают нас в себе.
Проснитесь, должна гласить эта книга, вы ничего не сможете сделать до тех пор, покуда не проснетесь сами. Так Бруно кричал когда-то на восходе солнца: проснитесь.
По сути дела, Бруно и станет одним из героев этой книги; Бруно с его самоуверенными утверждениями о пришествии новой эры. Бруно с его бесконечными рядами сущностей, с его планетами, плавающими в пустоте, подобно большим добродушным зверям, живым, таким невероятно живым; Бруно с его бесчисленными, невероятными системами запоминания и овладения всем, что только есть в этом огромном мире, — предприятие, которое в конечном счете должно не слишком отличаться от того, что теперь задумал Пирс. «Человеческий разум в центре всего сущего, включающий в себя все то, по отношению к чему он — центр» — да, конечно! Точно так же и Пирс ощущал собственный мозг, туго набитым всем, что он когда-то почувствовал и понял, как будто рулончиками с туго смотанной «кодахромовской» пленкой, и все в цвете, потому что если в нас нет цвета, тогда ни в чем его нет.
Так неужели ж он не сможет свалить это дело? Неужели он не сможет принять в расчет те идейки, которые Джулия, по ее собственным словам, сможет продать, идейки, которые мигом разожгли у нее в глазах такое пламя; разве он не сможет сделать этакой малости, да еще и за хорошие Деньги, а тем временем всерьез заняться совсем другим Делом, в которое он уже давно и с головой ушел: ухватить, как будто рукой, накрепко, истинный смысл всех этих откровенно лживых историй, вскрыть, как вскрывают смысл сновидения, логику этой исторической грезы, которой он сам столько времени грезил, а теперь вот проснулся?
Сможет? Конечно, сможет. Если дураки так падки на старые как мир истории, которые он им перескажет, пусть дураки на них и западают; чего-чего, а тонкости ума ему достанет. Если он не найдет способа сказать одну вещь так, чтобы в действительности сквозь нее заговорили другие, куда более глубокие, по смыслу, может быть, совершенно противоположные, тогда грош цена долгим годам его католического воспитания и влетевшему в копеечку образованию, которое он получил в Сент-Гвинефорте и в Ноуте.
Благодарим Тебя, о Боже (на радостях он ударился в откровенное богохульство), за то, что Ты скрыл предметы эти от простецов и открыл их мудрым.
В конце концов им так и не удалось заставить Бруно отказаться от его большого мира и принять взамен их собственный, крошечный; а потому летом 1600 года, раскрашенного для Пирса в белый цвет, они взяли его из камеры в Кастель Сант-Анджело и, усадив задом наперед на осла, обрядив его в белые одежды кающегося грешника, отвезли на Кампо деи Фьори, на Поле Цветов (Пирс представлял себе луг в полном июньском цвету), и привязали его там к столбу, а потом сожгли.
Но Пирса никто не сожжет на площади, даже если он попытается овладеть теми же силами, той же бесконечной свободой и властью, к которым стремился Бруно.
В том-то и заключается разница между тогда и сейчас: Пирса никто не сожжет.
— Итак, — сказал, обращаясь к Роузи, Алан Баттерман и жестом руки пригласил ее садиться; элегантный, как всегда, в мягком твидовом костюме и в рубашке, голубой, как ясный октябрьский полдень. — Что дальше.
— Что дальше, — откликнулась Роузи. Она едва заметно повернулась туда-сюда на удобном вращающемся кресле; визит был уже третьим по счету, и она здесь вполне успела освоиться. — У меня такое впечатление, что все идет как по маслу. И он не возражает.
— Не возражает?
— Ну, мы говорили с ним несколько раз. Поначалу вообще ни о каких судебных процедурах даже и слышать не хотел. Но я настаивала на том, что все нужно решить раз и навсегда и покончить с этим делом. И он сказал, что, да, конечно, нам нужно все как следует обговорить, и в любом случае мысль о мотивации «без обвинения» совсем ему не понравилась, при том что это я от него ушла. И тогда я рассказала ему все, что вы мне тогда объяснили. И каковы наши условия.
Сухость в горле, и сердце выпрыгивает из груди: она столько раз репетировала этот разговор с Майком, что, когда дело дошло до дела, едва-едва, путаясь и запинаясь, воспроизвела заранее заготовленную речь, объяснив ему, что если он не хочет процесса «без предъявления обвинения», она собирается подать на развод, инкриминировав ему супружескую измену. Сказанное повисло в воздухе тяжким грузом — и в то же
