— В другой части.
Девочка перестала трястись и осторожно осмотрелась, плотно обхватив себя руками, словно ожидала пинка в живот.
— Ух, — выдохнула она.
— Нас, наверное, зовут одинаково, — сказала Бёрд. — Роберта. Это полное имя, а обычно меня зовут Бёрд.
— Не-а, я просто Бобби. Больше никак.
Это было не многим лучше, чем Мауси.
— Не могли же тебя назвать Бобби при крещении, — мягко возразила Бёрд. — Это не настоящее имя.
— Да меня и не крестили. А его как звать?
— Пирс, — сказала Бёрд.
Девочка улыбнулась Пирсу.
— Пирс-Пирс. Похоже на Пис-пис.
Пирс залился краской, Бобби с интересом за ним наблюдала.
— Хочешь увидеться с миссис Калтон? — спросила Хильди.
Бобби помотала головой.
— Она твоя родственница?
— Не-а. Так, родня.
— Почему она тебя прогоняла?
Бобби дернула плечом:
— Поганка она, вот почему.
— А почему ты не хочешь пойти домой?
— У меня нету дома.
— Мауси — миссис Калтон — велела тебе идти домой, к папе.
— У меня нету папы.
— Тогда почему она так сказала?
— Он мне не папа. А дедушка.
— А.
— Он меня удочерил. Вот он и говорит теперь, я, мол, его Дочка и должна его папой звать, но я не стану.
Не замечая, что ошеломленные собеседники не знают, о чем спрашивать дальше, девочка откинула со лба косматые волосы и скрестила на животе пухлые ручки.
— Она позволит тебе остаться, — великодушно проговорил Пирс. — Мы ее попросим.
— Нет! — вмешалась Бёрд.
— Она обязана! Она ведь на нас работает, так?
Никто этого не оспаривал, и в то же время никто не знал, как этим воспользоваться. От Бобби не было никакой помощи, она не просила ее оставить, но и не двигалась с места. Она только сидела у обогревателя, все меньше дрожала и смотрела на них чистыми кошачьими глазами.
Без ее участия они решили, что она останется с ними в бунгало, а Мауси ничего не узнает. Спать она будет на кушетке в гостиной с окном. Пирс вызвался сходить за едой, в которой, по общему мнению, Бобби нуждалась (сама Бобби бесстрастно слушала, как обсуждаются ее дела).
— Молоко, — предложила Хильди.
— Только не молоко, — вмешалась Бобби. — Оно для меня навроде писюшек.
Пирс плотнее подпоясал халат и нашел свои шлепанцы. Через стеклянную переднюю дверь бунгало было видно, что в большом доме еще горит свет.
Пис-пис. От одной монахини в церкви Святого Симона Киренеянина он слышал, что Пирс — это не имя святого, а каждое католическое дитя должно быть названо в честь какого-нибудь святого. Вскоре после прибытия в Кентукки Пирс торжественно объявил об этом за обедом, и Хильди уверила, что все в порядке, он может взять для конфирмации другое имя, а Сэм кивнул и пошел к книжным полкам за святцами — что- нибудь присмотреть. Дети предлагали всеобщих любимцев — Франциска, Иосифа, Антония, — но Сэм фыркал: слишком избито. Он пролистал святцы. Уолдо, как насчет Уолдо? Нет? Бог мой, да вы только послушайте. Святой Панкрас, большой вокзал.[89] Святой Кводвультдей,[90] ну и ну. Все развеселились.
«Блаженный Додо![91] — выкрикивал Сэм сквозь смех и слезы. — Получил местную известность благодаря своему суровому аскетизму. О господи». Пирс смеялся вместе со всеми.
В крытом переходе между зданиями задувал ночной ветер, холодный и пахучий.
В большом доме Пирс сперва попал в летнюю кухню, которая зимой служила прихожей, там стоял старый холодильник и высилась гора обуви. Далее следовала кухня. За стеной бормотал телевизор, шла программа, которую Пирс никогда не видел. Если его застукают, он «придет в себя», как бы удивится — ходил, мол, во сне. Он открыл холодильник, достал коробочку «Вельветы» [92] и немного хлебцев со вкусом «Клинекса», морковину и апельсиновую содовую воду «Нехи». И незамеченный поспешил обратно через продуваемый ветром переход.
Бобби успела снять пальто, но не отходила от обогревателя. На ней было тонкое хлопчатобумажное платье в рисунок — летняя одежда, а сверху серая кофта, из которой она давно выросла.
— А почему он тебя удочерил? — спрашивала Хильди. — Разве твои родители умерли?
В книгах, которые она читала, было полно сироток, оставшихся без матери и принятых в семью добродушной тетушки или богатого дядюшки.
Бобби выглядела задетой.
— Нет! Они в Детройте.
— Тогда почему тебя удочерили?
— Я нагульная. Папа в Детройте покривдил мою маму. Она вернулась обратно, мы жили в Клэй- Каунти, там я выросла, и дедушка меня удочерил, чтобы получать пособие. Мама вернулась в Детройт разыскивать папу, а дедушка говорит теперь, что он мой папа, но это неправда.
Пирс с сестрами слушали внимательно, но для них это была сплошная глоссолалия.[93]
— Я с ним жить не собираюсь. Буду искать маму.
Ножа, чтобы нарезать сыр, у них не было, и они воспользовались тоненькой проволочной вешалкой. Бобби съедала с хлебом кусок за куском, не сводя глаз с оранжевой упаковки, словно, прежде чем ей нальют стакан, вода могла исчезнуть. Содовую открыли пробочником, прикрученным к дверному косяку — как в мотеле, только почему. Они выключили свет в комнате Хильди и Бёрд и разговаривали шепотом, хотя Мауси была далеко: трудно было предсказать, как она поступит, если обнаружит Бобби в их обществе, с сыром в руках. Потом они достали из чулана в холле запасное одеяло (индейские полоски, ромбики и треугольники), а еще длинное пальто Хильди.
Отвели Бобби обратно в унылую гостиную; Хильди несла одеяло и пальто. До обогревателя как будто было далеко-далеко. Но Хильди настаивала (держась за порядок, который описывался в книгах: сирот принимали и укладывали спать на софе), так что Бобби улеглась одетая на диван, скрестила руки на груди, как покойник, и они укрыли ее одеялом.
— Нормально.
— Нормально.
— Ты как, нормально?
— Угу.
— Нормально.
Но позднее, когда все давно заснули в своих постелях, Бобби встала и, пройдя через комнату Пирса — а может, и через его сон, — добралась до передней спальни, скинула туфли, но не летнее платьице и крохотную кофту, прокралась, не разбудив Бёрд, на ее кровать и почти недвижно проспала там до утра.
