Пан Пристиан не соблаговолил дать ответа, соскочил с изгороди и пошел в свой домик, а пан Юзефат остался в глубоких размышлениях. Он только плюнул, глядя вслед шурину, и пожал плечами…
Живший рядом пан Теодор Прус-Пержховский, родной брат пани Буткевич и пана Пристиана, находился в конюшне, как вдруг мелькнула перед ним карета, и нельзя сказать, чтобы подобный феномен не произвел на него впечатления.
— Зачем к Дробицким? — начал он рассуждать с самим собою. — Зачем? Не постигаю, истинно сказать, не постигаю! Но хорошо знаю только то, что если приезжает редкий и милый гость, достают из подвала бутылку и пьют за его здоровье… Не пойти ль к Дробицким?.. Надо бы побриться… да, впрочем, вечерком… в деревне можно и небритому… А ведь бутылка-то будет, непременно будет!
Между тем он носом к носу вдруг встретился с Пристианом. Хоть родные братья, они не были ни в каком отношении похожи друг на друга. Теодор, шляхтич-земледелец, любил выпить и копил деньги. Напротив, Пристиан — щеголь, не жалевший денег ни на лошадей, ни на брички, более проживал в местечке, нежели в своей деревушке, любил пропеть с аккомпанементом гитары и франтил… даже курил сигары. Пристиан уже был одет по всей форме и шел по улице в направлении к старому двору.
— Куда? — спросил Теодор, остановив его.
— Да так себе, прогуливаюсь, — равнодушно отвечал Пристиан.
— Дудки! Надуваешь, дружище! Идешь к Дробицким! К ним кто-то приехал…
— Да говорят тебе, иду вовсе не к Дробицким. Толкуй свое, любезный!.. Верно, там будет пуншик?..
— Ну так у тебя только пуншик и в голове! — рассмеялся Пристиан.
— Признайся.
— Да говорю тебе, что иду прогуляться…
— Так ступай же себе с Богом!..
Отойдя на несколько шагов и не желая показать брату, что в самом деле шел в старый двор, Пристиан повернул на боковую улицу, где находились дома вдовы Буткевич и Яцека Ултайского, двух еще неизвестных нам жербенских помещиков. Вдовушка после покойного пана Целестина, брата Юзефата Буткевича, бездетная, некогда хорошенькая, но, увы! уж, кажется, десять лет назад считавшая себе тридцать первый год, хоть давно переступила порог зрелости, но не простилась еще с надеждой опять выйти замуж. Целые двенадцать лет она безуспешно старалась о муже, привлекая к себе поочередно всех соседей и, не поймав никого, наконец безумно, страшно, отчаянно влюбилась в Пристиана Пержховского, шедшего теперь мимо ее дома. Судьба хотела, чтобы и она со своею воспитанницей Магдусей, девочкою лет девяти, стояла у ворот в то самое время, как показался у них Пристиан, и вдовушка повелительно остановила его.
— Позвольте, позвольте, на одну минутку! Только на два слова.
— Что прикажете? — вежливо спросил Пристиан, сняв фуражку.
— Видели?
— Что такое?
— Карета, которая подъехала к старому двору…
— Нет, не заметил…
— Кто же это может быть?
— Не знаю…
— Не угодно ли зайти ко мне? — кокетливо спросила перезрелая вдовушка.
Пристиан стал в тупик, ему никаких причин не было отказаться. И кроме того, желая скрыть свой след от брата, он решился зайти ко вдовушке и до такой степени осчастливил ее своим визитом, что она даже забыла о карете… Пройдя двор, они уже хотели войти в сени, и вдова даже вздохнула, чтобы начать сентиментальный разговор, как вдруг из-за забора раздалось оглушительно-басистое:
— Позвольте!..
Это был голос пана Яцека Ултайского, соседа вдовы Буткевич, у которого, как мы сказали, Алексей арендовал землю. Пан Яцек некогда был экономом и управляющим, на этих должностях нажил небольшой капитал, купил участок в Жербах и сначала сам хозяйничал на нем с женою, но так как при плохих урожаях он еще не умел ладить с крестьянами, то и отдавал свою землю в аренду. Это была коренастая фигура с огромными усами, являвшаяся по будням в капоте, а по воскресеньям в венгерке. Впрочем, Яцек был недурной человек, если только не задевали его, страстный охотник звать к себе всех в гости и заводить знакомства. Вдова Буткевич подняла голову и очень боялась, чтобы не отняли у нее пойманного Пристиана, пан Пержховский также немного смешался от мысли, что сосед заметил его вежливость к немолодой вдове. Оба они остановились.
— Знаете новость? — проговорил Ултайский.
— Какую?
— Какие-то знатные гости поехали в старый двор… коляска и четверка лошадей…
— Ну, так что же? — отвечал Пристиан. — Пусть их ездят на здоровье.
— Не пойдем ли посмотреть: кто именно приехал?
— Я не пойду, — сказал Пристиан, не желая сознаться в своем любопытстве.
— У меня есть дельце к своему арендатору, так, может, и пойду, — отвечал Ултайский, отступая от изгороди. — До свидания!
И он насмешливо взглянул на щеголя, тихими шагами пробиравшегося в дом пани Буткевич.
— Смотрите-ке, — ворчал Яцек самому себе, — ведь-таки поймала его! Вот уж я никогда не ожидал этого: баба старше моей, правда — бездетная, но люди разные разности толкуют о ее воспитании… неизвестно, где она получила его… участок крошечный, долгов по шею… нужно предостеречь Пристиана, он мог бы найти себе лучшую партию…
Алексей, Юлиан и граф спокойно сидели за чаем, как вдруг лежавший на крыльце Курта начал лаять. Дробицкая хорошо понимала голос собаки, потому что Курта на каждого лаял иначе: на евреев нападал почти с бешенством, нищих отгонял кусаньем, о прибытии знакомых возвещал отрывистым, официальным лаем. Теперь Курта даже не сбежал с крыльца, а гавкнув только два раза, замолчал. Дробицкая взглянула в окно и увидела Мамерта Буткевича в старой куртке, переделанной из темно-синего фрака, направляющегося прямо к их дому. Алексей также увидел его и, надо признаться, на теперешний раз не очень был рад гостю, но что было делать с ним?
Смешная фигура пана Буткевича в серых шароварах, темно-синей куртке, с суковатой палкой в руке, с рыжим париком на голове и маленькими пронзительными глазами, немедленно показалась в комнате, с важностью и гордо приветствуя хозяйку и в то же время лукаво оглядывая гостей. Все привстали, чтобы раскланяться с ним, только один граф неподвижно сидел на своем месте и ел кислое молоко. Юлиан всеми силами удерживался от смеха, потому что никого не хотел обижать, хоть явившаяся карикатура и представлялась ему необыкновенно смешною. Он и Алексей бросили значительные взгляды друг на друга.
— Много у тебя соседей такого калибра? — тихо спросил Юлиан.
— Только шестеро! — отвечал Алексей. — И я уверен, что все представятся тебе, потому что твоя карета непременно приведет их сюда, ведь они сгорают от любопытства узнать: кто мог приехать к нам, потому что здесь никто не бывает… увидишь.
— Незавидное же соседство! — сказал Юлиан сам себе. — Бедный Алексей!
Между тем пан Буткевич, в такой же степени гордый, как и скупой, поздоровавшись с хозяйкой и обозрев исподлобья гостей, развалился на главном стуле и самыми странными минами старался придать себе вид важности, не имевшейся у него ни в характере, ни в наружности. Дробицкая, уважая пятнадцать семей соседа, принимала его довольно вежливо, и разговор опять пошел было своей чередой, как вдруг Курта другой раз залаял на крыльце.
— Да это наказание Божие! — проворчала Дробицкая. — Еще гость…
Это был пан Яцек Ултайский, в темно-синей венгерке, пришедший будто по надобности, а на самом-то деле из одного любопытства и с тайным намерением, если можно, пригласить к себе гостя на вечер… И этого посетителя, как хозяина арендуемой земли, следовало принять также с улыбкой. Юлиан взглянул на Алексея, и оба пожали плечами. Между тем пан Яцек, лишь только разинул рот, прямо обнаружил свое происхождение, даже Карлинскому показалось, что он где-то видел этого человека, и Карлинский не
