разве собирать, искать, одолжать, да и так во всей Лигнице трудно найти тысячу гривен.
Но при этом не уходил и не прекращал разговора.
— Ганс, — позвала, потеряв терпение, Мина, — веди меня к Иоэлю.
Услышав это имя, Иуда вздрогнул, и на лице появилось презрительное выражение.
— А, так, так! — заворчал. — Ступайте к Иоэлю, идите! Почему же нет? Он вам выищет гривен двадцать! Конечно! Иоэль! Почему же нет? У него деньги растут, что грибы! Ступайте к Иоэлю!
Мина собралась уходить; еврей посмеивался.
— Мне некогда терять время! — закричала немка.
— Тысячу гривен с пальца не высосешь! — проговорил Иуда. — Во всей Лигнице столько не найти! В замке у князя давно уже двадцати не видано!
Мина вынула из кармана несколько мелких монет.
— Сходите-ка выпить пива, отдохните с вашей больной ногой, — сказала она Гансу, — я тут с ним поговорю, а вы зайдите за мной!
Обрадовавшись деньгам, так как редко их видывал, да и пиву тоже, любимому напитку, Ганс живо ушел, пригрозив еврею, чтобы ничего не случилось с женщиной.
После ухода старого служаки Иуда повел Мину во двор, затем по коридору и, наконец, открыл дверь в комнату.
Там сидели двое немолодых людей в шапках, с любопытством рассматривавших гостью. Хозяин стал быстро говорить с ними и живо советоваться раньше, чем обратиться к Мине.
Она догадывалась, что трио о чем-то спорило, сговаривалось, не соглашалось и опять старалось согласоваться. Она торопилась, но всякий раз, как пыталась обратиться к Иуде, он ей кивал, чтоб подождала.
В комнате было пусто, простые скамьи, столы, около стенки за занавеской какие-то бумаги и книги. Бронзовая лампа странной формы спускалась с потолка.
Разговор трех евреев продолжался долго, наконец один из них торопливо ушел, а хозяин направился к Мине.
Он ей сообщил, что гривны с трудом найти можно, но только надо выдать на них документ с печатью князя на имя казначея и полтораста гривен награды и копу куниц, и постав сукна, и…
Условий было много.
Мина не хотела ни разговаривать долго, ни торговаться; согласна была на все, принимала условия, а Иуда прибавлял все новые! Наконец заявил, что завтра не может дать денег, потому что надо их собрать.
Рассердилась девушка. Иуда стал ласковее, и после долгих и скучных споров она побежала домой. Ганс дремал у ворот, сидя на земле и прислонившись к забору.
Мина торопилась в замок торжествующая и счастливая.
Между тем Иуда другими улицами пробирался тоже в замок, к Сонке, с которой был в хороших отношениях. Ему хотелось, чтобы князь, задолжавший несколько сот гривен, разрешил скинуть их при расчете.
За это Иуда предложил любовнице перстень, однако Лысый при первом слове об уплате долга поклялся, что скорее повесит еврея, чем вернет ему хотя бы одну гривну.
Мина явилась к Пшемку с радостной вестью, гордая и улыбающаяся.
— Смотри! — вскричала она. — Кто из них помнил о тебе? Кто это для тебя устроил? Мне, никому другому, ты будешь обязан свободой.
Пшемко, полный благодарности, обнимал ее; хотелось ему хоть сейчас уехать, но пришлось ждать, пока не соберут деньги. Иуда же нарочно медлил, желая показать, что нелегко найти.
Лысый радовался, что получит гривны, которым всегда был рад, и велел музыканту играть и петь веселые песни, а сам, посвистывая, тянул напиток.
На другое утро Иуда долго не являлся, наконец пришел с писарем для составления документа, на котором Пшемко должен был положить свою печать.
Латинский текст надо было перевести и указать Иуде, где что написано, пока не убедился, что документ составлен, как он хотел.
Пшемко отказался получать и считать гривны, приказав нести и платить прямо Лысому.
Здесь уже ждали с жадностью денег Генрих Толстый, Сонка и несколько старших чиновников.
Иуда не очень-то охотно понес деньги.
Лысый, наверное бы, спорил из-за каждой монеты и веса, если бы так не нуждался в деньгах. При виде желанного серебра он стал совсем безоружным. Не дав коснуться ни сыну, ни своему казначею, сам попрятал в кровать мешки, смеясь, дрожа, ругая еврея, целуя Сонку, наливая раз за разом кубок и приказывая играть вовсю гусляру.
Вместе с Пшемком должно было получить свободу и все пленное польское рыцарство; обрадовались поэтому и заволновались все, когда им сообщили об этом, отпуская на волю.
Однако не блестящая вовсе дружина должна была сопровождать князя в Познань. Рыцари, выехавшие оттуда в дорогих латах и вооружении, теперь вышли из рук победителя в отрепьях, дочиста ограбленные. Никто лучше солдат Лысого не умел обирать до нитки. Никто не спасся; богатые землевладельцы шли, как нищие, в накинутых на плечи покрывалах, которыми снабдили их из жалости; насчет лошадей не смели и замкнуться. Князю выбрали лучшего коня из числа тех, которых привели с собою спутники Мины. Кое-кто из мещан и солдат купил старых кляч в долг, за поручительство, так как денег у них не было.
Хотя время было уже позднее, когда все пленники приготовились в путь, Пшемко хотел немедленно тронуться. Лысый настаивал, чтобы выпить мировую. Пришлось согласится.
Униженный, бледный, вошел в комнату Пшемко. Лысый, как всегда, лежал на постели с Сонкой и музыкантом по бокам, веселый, сумасбродствующий и подвыпивший.
Увидев князя, поклонился первым.
— Мир с вами! — воскликнул он. — Мир! Но другой раз такими пустяками, как эти побрякушки, не отделаешься от меня. Счастье твое, что Сонка и Генрих заступились за тебя. Не связывайся же со мной вторично, не то будет хуже.
Пшемко что-то пробормотал, ему подали кубок.
Лысый протянул к нему дрожащей рукой свой, проливая напиток.
— Девка у тебя славная, — промолвил он, — да! Однако не чета моей! Посмотри, какой лакомый кусочек!
И, взяв ее за подбородок, приподнял лицо Сонки, чтобы лучше можно было разглядеть. Гордая своей красотой, женщина нисколько не смутилась и кокетливо смеялась. Гусляр затянул песню, написанную в честь любовницы князя.
Это веселое бесстыдство мучило Пшемка, и он стремился поскорее отсюда убраться. Поэтому сказал:
— Разрешите же мне проститься, так как тороплюсь домой. Достаточно я у вас посидел в Лигнице.
— Так поезжай с Богом! — ответил Рогатка. — Помни только, вторично не попадайся мне в руки… кожу стяну.
Засмеялся. Пшемка возмутила угроза.
— Вам безопаснее, чем нам, — проворчал, — ведь вы вовремя удрали из-под Скорольца!
У Лысого сверкнули дико глаза.
— Эй, ты! — закричал. — Еще недостаточно я тебе сбил спеси?
Сонка приласкала и успокоила князя.
— Лучше и ты удирай в другой раз! Мне, старику, нечего там было делать, когда я был уверен в сыне!
Князь поклонился, Лысый протянул ему жирную, опухшую руку. Пшемко пожал, и простились.
Во дворе люди и лошади были готовы. Слеза набежала на глаза Пшемка, когда он увидел свою дружину в ранах, ограбленную, жалкую. Махнул им рукой. Даже слова не сказали друг другу, так как кругом стояла челядь, посмеиваясь над жалким видом отряда.
