Несмотря на отчаянную защиту, сторожа отняли у него нож, кошелек, стащили верхнее платье… Полураздетого толкнули наконец на гнилую солому и, закрыв дверь, ушли опять пьянствовать.
Заремба уже не ворчал, он свалился, как пень, и видел, что настали скверные часы.
В замке пировали всю ночь, и к пленнику никто уж больше не заглядывал. Усталый Заремба так и уснул среди всеобщего шума, хотя холодно было, так как сторожа захватили плащ. Только под утро стало тише на дворе, когда гости легли спать или разбрелись по гостиницам.
С утра началось опять вчерашнее веселье, крики, шум, но пленнику не дали даже воды и хлеба.
Он уже не стучал и не просил; вернулась гордость, и он предпочел бы погибнуть с голоду. Михно перестал считать время, не знал, полдень ли был или утро, или уже вечер, когда наконец незнакомый сторож принес ему кувшин с водой, прикрытый хлебом и, не сказав ни слова, ушел. Пить Зарембе хотелось очень, поэтому он сразу выпил полкувшина, но опять стал дрожать, пожалуй, даже сильнее. Поэтому опять зарылся в солому.
Между тем наверху веселились и шумели по-прежнему. Пировали целый день.
Заремба отыскал хлеб, съел кусок и заснул. Но это был беспокойный аон, прерывистый, полный сновидений. Взглянув по направлению к окошку, полузаросшему травой, догадался, что наступает ночь.
Шум все усиливался, сон пропал. Прямо перед ним на полу виднелась полоска света, но вдруг и она исчезла.
Заремба поднял голову, окошко оказалось закрытым чем-то. Послышался тихий голос, по которому пленник узнал верного Налэнча.
Встал поскорее, чтобы подойти к нему, но, даже вытянув руки, оказался не в состоянии коснуться окошка. Отверстие было в трубе, выходившей в потолок.
— Михно! — кричали сверху.
— Я здесь!.. Подкупи сторожей… они меня и обобрали, мерзну… Пробуй все, меня живым не пустят.
— Стража у дверей сильна… людям пригрозили.
— Пока идет свадьба, до тех пор я жив… Спаси, Павлик… не то придется погибнуть!
Налэнч что-то прошептал, в окошке появился свет, — товарищ ушел.
Только на третий день каштелян сообщил князю, что Заремба схвачен и сидит в тюрьме. Князь кратко ответил:
— Явный изменник… присудить его к достойному наказанию.
— Я бы уже отдал его под топор, — добавил каштелян, — но во время свадьбы не годится проливать кровь.
Пшемыслав ничего не ответил.
Всего третий день в замке гостила молодая княгиня, но едва можно было узнать, что она нездешняя. Ее обращение со всеми было настолько решительное, что никто не смел ей противоречить.
Как раз каштелян собирался уходить со смертным приговором Зарембе, когда портьера отодвинулась и вошла молодая княгиня. Она вошла, как пани, с веселым выражением лица, с гордым взглядом, расфранченная, решительная, почти дерзкая.
Увидев ее, Пшемыслав смутился и подошел к ней.
Она, заметив каштеляна, обратилась к нему на ломаном немецком языке, сама смеясь своему выговору, и спросила, в чем дело. Предложила разобрать дело вместо мужа.
Каштелян взглянул на князя, но тот молчал, опустив голову. Только несколько погодя он посмотрел на жену и сказал:
— Схватили изменника! Что бы ты с ним сделала?
Рыкса нахмурила брови.
— У нас изменников либо вешают, либо отсекают им голову, — ответила, — а у вас?
— Тоже казнят.
— Кого же он предал?
Каштелян вмешался в разговор:
— Сносился с врагами, бунтовал людей против князя.
Рыкса задумалась, но на лице ее не просвечивало снисхождение.
Она равнодушно играла рукавом платья.
— Велите его казнить? — спросила. — Но ведь наш свадебный пир еще продолжается. Поливать его кровью не следует.
Пшемыслав искал на ее лице жалости, но ее не было, виднелась лишь холодная задумчивость.
— Кровь на свадьбе, — добавила, — плохая примета.
— Отложим казнь? — сказал полувопросительно каштелян.
Рыкса не вступалась больше; повернувшись к мужу, стала спрашивать о пустяках и смеяться.
Эти первые дни прошли во взаимном испытывании друг друга.
Архиепископ Свинка нарочно повременил с отъездом, чтобы посмотреть на начало новой жизни Пшемыслава. Счастья, какого он ждал, не было видно. Рыкса свободно держала себя с мужем, но в князе ее близость пробуждала какой-то страх. Он бледнел, вращал испуганно глазами, старался казаться веселым, но только обнаруживал свое беспокойство.
Это не портило веселого настроения молодой княгини, не влияло на нее; Рыкса сновала всюду с детским любопытством. Бродила по всем углам, расспрашивала, как умела, людей, рассматривала вещи. Постоянно распоряжалась, а когда ее не вполне понимали, хохотала. Голос ее звучал так, что неповиновение было немыслимо. Люди, помнившие Люкерду, говорили:
— Похожи они как две капли воды, но если бы та вела себя так, как эта, то не кончила бы так жизнь.
Знала ли Рыкса, отправляясь сюда, о судьбе своей предшественницы? Угадывали, но не могли отгадать. Предполагали, что трагическую смерть Люкерды скрыли от королевны.
Свадебные дни кончались, землевладельцы понемногу разъехались; архиепископ, благословив молодых, вернулся в Гнезно, а князь с женой остались в замке одни.
Пшемыслав, словно избегал жены, проявлял большую деятельность, ездил на охоту, участвовал в заседаниях совета, велел читать громко ксендзу Теодорику.
С женой приходилось нелегко. Не спрашивала разрешения, когда приходила к нему, постоянно его разыскивала, часто даже, когда он искал повода уйти, давала как раз противоположные приказания. Пшемыславу приходилось подчиняться.
Никогда еще не видали его таким покладистым, хотя надо было отнести это не за счет любви, а за счет какого-то страха. Сама не зная об этом, Рыкса была привидением, мстителем.
Однажды, когда князь отправился на охоту, Рыкса осталась в замке одна.
Деятельная и любопытная княгиня пошла осмотреть замок. Ей хотелось так его устроить, чтобы напоминал родной шведский город. Жаловалась, что здесь не было озер.
Взяв с собой старую фрейлину, приехавшую с ней из Швеции, Рыкса отправилась, пользуясь отсутствием мужа, осмотреть разные потайные уголки.
Проходя под стенами, она услыхала голос, доносившийся словно из-под земли. Остановилась.
Ее любопытные глаза заметили отверстие, закрытое решеткой. Она наклонилась.
Это было тюремное окно. Внутри кто-то пел жалобным, печальным голосом.
Рыкса не понимала слов, но ее тронул напев. Она стала спрашивать по-немецки, кто там сидит и за что.
— А кто спрашивает?
— Тот, кто мог бы тебя спасти, если стоит.
— Кто?
— Княгиня, жена твоего пана.
Заремба насмешливо захохотал. Не верил. Рыкса повторила:
— Это я! Клянусь!
— А я тот, — ответил Заремба, — кто защищал первую жену Пшемыслава и не сумел ее спасти. Берегись, чтоб и тебя не постигла такая же судьба!
