Но пока кончалась экспедиция, лихорадка князя Болеслава миновала; как только настали дни потеплее, старик почувствовал себя вполне бодрым, тем более, что уже не беспокоился о племяннике.
Прошло несколько недель, и вот в Калише появились первые отряды со стадами и пленными. Возвращалось победное воинство.
Воевода Познанский с частью своей добычи отправился прямо домой; так же поступили и куявские войска. Пшемко и каштелян вернулись как-то вечером в Калишский замок.
У ворот стоял князь Болеслав, поджидая любимца. Тот спрыгнул с коня, радостно здороваясь.
— Слава Богу! Цел вернулся! Победитель! — встретил его старик, улыбаясь и радуясь. — Слава Богу!
— А мне стыдно — такая победа! — возразил Пшемко. — И воевать-то пришлось нам со стариками и бабами… Да жечь и разрушать! Добычи много, а удовольствия никакого. Если б не удалось уговорить воеводу идти на Сольдын, так бы я и не увидел солдат.
У Пшемко горело лицо.
— О! У Сольдына была работа! — продолжал он. — Крепостца, правда, неважная, но надо сознаться, что гарнизон геройски защищался. Надо было видеть и наших, как они взбирались на стены, потому что иначе как по лестницам, к ним было не добраться… Многие попадали, многих убили, но все-таки мы их осилили, ворвались в город и разрушили его начисто.
Тут Пшемко повернулся, чтобы показать дяде немецких пленных вместе с их командиром, но Болеслав, не интересуясь этим зрелищем, поскорее повел воспитанника в дом, чтобы поговорить с ним.
Здесь, усадив Пшемка около себя, сам страстно любящий войну, стал задавать ему вопросы, стараясь в то же время определить, что у юноши на душе.
Первая охота, первый поход, первая любовь — все это опьяняет молодежь. Пшемко тоже казался опьяневшим от похода. Все показалось ему в особом свете, все — прекрасным, слова так и лились из уст.
Дядя слушал с улыбкой.
Гораздо более хладнокровный каштелян Калиша стоял, поддакивал, но восторга не проявлял. Для него этот поход огнем и мечом на вражеский край был так обычен, что и говорить не стоило… Он сам столько раз уже прошел со своей дружиной сантоцкую область и все пограничье Бранденбургской мархии.
Пшемко с гордостью указывал на следы ударов, нанесенных ему при взятии Сольдына. Эти следы остались лишь на броне, тогда как он предпочел бы тяжелую кровавую рану… Но что поделаешь! Не повезло!
Вечером за столом только и было разговору, что о победоносном походе, о действиях познанских и куявских отрядов, о добыче.
Даже такой не жадный вождь, как Болеслав, и тот жаждал добычи, так как она ослабляла и разоряла противника.
Князь хотел было задержать Пшемка ради отдыха, но тот рвался настойчиво к себе. Еле день пробыл у дяди.
Никогда еще юноша не был таким взволнованным, одновременно и счастливым, и беспокойным. Князь думал, что это результат первого рыцарского похода.
На третий день рано поутру Пшемко поспешил домой под предлогом избежать жары, а старик принялся подсчитывать и распределять взятые стада и пленных.
Добыча была большая, не столько замковая, сколько взятая по селам и поместьям, обобранным без сожаления, по обычаю эпохи. Пригнали громадные стада скота, овец, лошадей; за ними тянулись возы с одеждой, сукном, полотном, а сзади плелись связанные пленники. Этих последних размещали по посадам, отдаленным от границы, либо отдавали в замок для работ.
На границе с Бранденбургской мархией в крепостце Неслуш, построенной князем, сидел один из любимцев Болеслава, старый, поседевший в боях Кривосуд. Положение требовало большого, напряженного внимания; вот почему князь удивился, когда однажды Кривосуд приехал в Калиш в сопровождении дюжины всадников.
Сначала князь испугался, что саксонцы взяли Неслуш в отместку за разоренную область, но старый вояка приехал цел и невредим, с веселым лицом.
— Ну с чем пожаловал, дружище? — приветствовал его Болеслав. — Ты ведь нужнее там, чем здесь. Стены из хвороста, мазаные глиной, неважные, а ты ведь и стена, и вал.
Засмеялся вспотевший Кривосуд.
— Бояться нечего, — промолвил он, — после похода бранденбуржцы сидят тихо. Я тут по делу к вашей милости.
— Что за дело?
— Да вот насчет этой дочери сольдынского коменданта, которую взяли в плен вместе с другими. Дядя и мать предлагают большой выкуп. Они обратились ко мне с усердными просьбами вернуть ее.
— А где же эта пленница? — спросил князь.
— Должно быть, ее доставили сюда, так как это была самая драгоценная добыча, — сказал каштелян. — Девушка лет пятнадцати, красавица, отец в кумовстве с маркграфом.
— Тебе наврали, — ответил князь, — я не слышал ни о какой девушке.
— Да ведь не убили же ее, и не скрылась она нигде!
Князь послал за каштеляном Янком, тот вскоре явился. На вопрос о пленнице, дочери сольдынского коменданта, Янко повел плечами.
— Не знаю ничего об этом, — сказал он.
Но видно было, что говорил странным тоном. Болеслав посмотрел, подумал и послал Кривосуда отдохнуть и поесть. После его ухода отошел с каштеляном на сторону.
— Что случилось с этой немкой, — пристал он к нему. — Ты знаешь?
Янко помолчал.
— Кажется, Пшемко велел ее захватить своим людям и, тщательно охраняя, доставить в Познань. Да припугнул, что если с ней что случится, так отдаст виновных под топор.
Болеслав нахмурился и задумался.
— А ты ее видел? — спросил он.
— Понятно видел, — ответил Янко. — Отец защищал ее с таким бешенством, что, только схватив его сзади, удалось спасти, а не то — разнесли бы на саблях… Девушка молоденькая, очень красивая, храбрая, как отец, тоже ведь с ножом бросалась и несколько человек ранила, пока ее не обезоружили… Ничего удивительного, что юноша увлекся.
— Юность! Глупость! — возразил князь.
— Не думаю, чтобы он ее сейчас вернул за выкуп, — засмеялся Янко, — скорее сам бы еще приплатил. Немочка — блондиночка, золотистые волосы, черные глаза… хорошенькая.
Старый князь огорчился. Вечером позвал к себе Кривосуда.
— Если ты покоен насчет Неслуша, так поезжай в Познань и возьми девушку. Я бы сам уплатил за нее. Боюсь, что она заберет власть над Пшемком… Молод, юн… Что было, то сплыло, но привыкнет к ней, так испортится… Возьми ее силком да возвращайся ко мне, а то я беспокоюсь, что будет, — сказал Янко.
На другой день Кривосуд отправился в Познань и несколько дней спустя вернулся. Князь живо вышел навстречу.
— Пленница с тобой?
— Нет ее. Никто не знает, что с ней; говорят, что не было такой.
— Что же с ней случилось?
— Да по-разному говорят: то сбежала ночью, то в дороге добровольно уморила себя голодом.
Говоря это, Кривосуд, по-видимому, сам не верил рассказам.
— А ксендз Тылон? А Пшедпелк? Эти же должны знать, что с пленными.
— Ни тот, ни другой знать ничего не желают. Пожимают плечами, разводят руками, молчат. Девку-то, пожалуй, где-нибудь припрятали и не хотят вернуть даже за большую сумму.
