— Пшемка ты спрашивал?
— Да он уже знал, зачем я пожаловал, и сам первый заговорил. Посылал меня к другим, и я видел, что ему хочется поскорее отделаться от меня.
Кривосуд помолчал и добавил:
— Не так уж важна эта немка, чтобы за ней гоняться. Если где сидит, так покажется. На войне пленных не усчитать, а по дороге всегда останется меньше, чем было сначала в путах.
Кривосуду, очевидно, надоели уже и путешествие, и слежка. Хотелось ему вернуться в Неслуш, и поэтому советовал князю не задерживать его, потому что, хотя крепость и в безопасности, да ведь черт и бранденбуржец никогда не спят!
И о пленнице так больше и не говорили.
Однако внимательный опекун имел своих людей при познанском дворе. Ничто не укрывалось от него.
Месяц спустя он уже был уверен, что немецкая пленница спрятана в замке, а Пшемко влюблен по уши, обо всем остальном позабыв. Когда воевода Познанский сделал ему замечание, молодой князь строго возразил, что это не его дело; подобным же образом он прекратил и увещевания ксендза Тылона.
Болеслав, недолго думая, собрался сам в гости к племяннику.
Когда в Познань приезжал набожный и ласковый, в особенности с духовенством, калишский князь, то его торжественно встречали епископ, каноники, монахи и все более важные лица. Пшемко тоже уважал его и любил, поэтому сам спешил встречать и принимал его, как отца родного.
Между тем сейчас князь приехал так неожиданно, что никто не успел собраться встретить. Князь уже был во дворе, а никого, кроме придворных, еще не было.
Немного погодя прибежал племянник, одетый не в рыцарский, а в придворный костюм, нарядный и веселый, но в то же время как бы чувствуя себя неловко при виде опекуна, даже тревожно посматривая, и повел гостя во внутренние комнаты.
Болеслав все замечал, но привязанность к юноше сдерживала его, и он старался скрыть свои мысли.
Видно было, что здесь не все в порядке, но идти напролом он не решался, чтобы не напортить, да и жаль было юношу.
К ужину успели собраться все; народу было много. За столом сидели, кроме воеводы Пшедпелка, Николай, познанский ловчий, судья Близбур, Петрек из Прендоцина, подсудок Гневомир, канцлер Тылон и много других.
Калишский князь, по-видимому, был в хорошем настроении и, шутя, обратился к племяннику:
— Должно быть, ты не знаешь, зачем я к тебе пожаловал. Люблю тебя видеть — это верно, но сверх того еще и дело серьезное.
Взоры всех обратились на князя, который смотрел весело, как бы показывая этим, что дело не страшное.
Князь молчал не без цели: пусть слушатели попробуют отгадать. Пшемко смотрел, отчасти волнуясь, что отражалось на лице.
— Раз никто не в силах отгадать, — продолжал Болеслав, — видно, надо мне раскрыть карты. Думаю, не рассердится на меня. Ну, я приехал сватом.
Пшемко покраснел, остальные посматривали друг на друга.
— Вот уже этого бы я не угадал, — промолвил молодой князь. — Ведь недавно еще я слышал от вашей милости, что жениться рано. Да я пока и войны не попробовал настолько, чтобы стремиться к отдыху.
— Это верно, — ответил Болеслав, — но ты у нас один, нужен род, а для рода мать. Так вот ты должен жениться не для себя, а для нас. Ксендз Тылон свидетель, что лица, которых Бог выдвинул вперед, не для себя живут и не для себя вступают в брак.
Пшемко молча наполнял кубок дяди, но рука его дрожала.
— Невесту для тебя я высмотрел, — продолжал князь, — как раз подходящая. Нам надо иметь в виду Поморье, чтобы его вернуть. Это необходимо, хотя бы из-за крестоносцев и бранденбуржцев, не то они его возьмут. В Щецине у старика Барвина растет внучка, дочь Кашуба… Девочка молоденькая; благодаря ей, войдем в связи с Поморьем. Знаю я, что мне не будет отказа.
Пшемко слушал, повернув лицо в профиль, но лицо не просветлело.
— Сведения о ней мне доставили, — докончил старик, — девушка красивая, юная, как раз для тебя. Приданое тоже ничего, а Поморье нам очень пригодится. Старый Барвин онемечился, но внучку его женщины воспитали иначе.
Воевода Познанский заговорил первым, одобряя выбор князя.
— Что же тут возражать, остается благодарить, — сказал он, — ехать да послать сватов.
Пшемко промолчал. Это была только прелюдия.
На другой день дядя говорил о путешествии в Щецин как о назревшем вопросе, к которому надо сейчас же готовиться.
Племянник не мог возражать, но тянул. Дядя посмеивался над его неторопливостью.
— Когда ты увидишь поморскую девушку, как мне о ней рассказано, так сам скажешь спасибо. Красавица из красавиц и насчитывает лет всего пятнадцать. Девушку уже предупредили, ждет… Надо ехать и — брать…
Не находя достаточных отговорок, молодой князь ссылался на невозможность ехать без красиво приодетых придворных, да и надо было припасти подарки. Пока подобрать людей и лошадей, пройдет время.
У Болеслава на все был готов ответ: из Калиша привезут все, чего не хватит.
Так он подгонял и настаивал, что дольше тянуть было невозможно. В познанском замке он чувствовал себя, как дома, и поэтому ходил всюду: по закоулкам, осматривая конюшни, хлева и помещения прислуги и все надеясь найти клетку, где была спрятана немецкая птичка. Однако поиски были безрезультатны.
Гуляя и заглядывая в окна, зашел князь однажды к ксендзу Тылону, который постоянно был около Пшемка в качестве заведующего канцелярией и духовника, а потому должен был знать, что творилось в замке.
Тылон жил недалеко от хозяина, занимая две комнаты, полные книг, пергаментов, приготовленных для писания, и всяких письменных принадлежностей.
Это был человек, гордившийся своими юридическими познаниями и любящий лесть. Деньги не презирал; поговаривали, что он их собирал с жадностью для детей брата, но пока что — припрятывал старательно.
Был он нестар, но из-за постоянной возни с пергаментами лицо его как бы приняло желтый оттенок; на этом длинном лице застыло серьезное выражение. Олицетворяя здесь, при дворе, призвание писателя и стилиста, Тылон постоянно подчеркивал свое ученое положение.
Лицам, пообещавшим хорошую благодарность, готов был составить новое начало какого-нибудь документа, а остальным давал один из тех, которые являлись универсальными.
Никто никогда не видел его улыбающимся; никогда он не простил человеку, оказавшему ему недостаточное уважение.
К князю Болеславу он относился очень почтительно, и потому что князь щедро его оделял, и из-за силы и значения князя. Увидев гостя, Тылон поспешно отошел от конторки, у которой постоянно был занят, положил перо и торжественно поклонился, сложив на груди руки.
— А я к вам, батюшка, — промолвил весело Болеслав, — да еще с жалобой, на разведки… Пшемко ходит печальный, люди поговаривают, что связался с какой-то девкой, немецкой пленницей. Разве вы об этом не знаете?
Ксендз Тылон раскинул руками с жестом отвращения.
— Ничего не знаю! Ничего знать не желаю! Видеть — не видел. Уши мои для обычных разговоров глухи. Ничего не знаю.
Князь улыбался.
— А мне сказывали, что он ее прячет где-то в замке.
