Не трудно было отгадать, кто был тот, кто мог свободно забавляться охотой в такое время.
Таким образом, счастливый или несчастный случай, как раз в минуту нерешимости и колебания, облегчил Вшебору выполнение задачи.
Уклониться от встречи было невозможно, спасаться бегством – опасно, значит, надо было смело идти на встречу судьбе.
Так и решил в душе Долива.
Не задерживая больше коня, он спокойно поехал вперед, а тем временем и ладьи пристали к берегу, и можно уже было различить лица сидевших в них людей.
Вшебор узнал Маслава, хотя он сильно изменился с того времени, когда Долива помнил его взбалмошным и дерзким мальчиком при королевском дворе. Он держался, или вернее, старался держаться с княжеским достоинством. Бедно одетые, Вшебор и его спутник не привлекли его внимания, – Маслав горделиво осматривался по сторонам. Заложив руки в боки, задрав кверху голову и поставив одну ногу на край ладьи, он имел такой вид, как будто ему хотелось поскорее выскочить на землю.
Человек этот, крепкий и ловкий, – был словно вырублен секирой.
Сквозь панскую внешность в нем ясно проглядывала холопская кровь. Лицо у него было румяное, обветренное и самое обыкновенное; в маленьких, юрких глазках и рыжей бородке не было ровно ничего княжеского, но он был силен и хорошо сложен, к так как ему, видимо, везло в жизни, то он возомнил о себе и держался с людьми надменно и свысока. Его светлые брови непрерывно морщились и даже, когда он молчал, казалось, что он обдумывает новые приказания, чтобы ни на минуту не сойти с того пьедестала, на который ему удалось взобраться. С первого взгляда в нем чувствовалась сильная и предприимчивая натура, которая ни перед чем не останавливалась. Когда ладьи приблизились к берегу, и всадники подъехали ближе, Маслав, окинув взглядом их серые сермяги, хотел с пренебрежением отвернуться от них, но что-то в лице Вшебора поразило его. Он не узнал его сразу и, строго нахмурив брови, стал пристально всматриваться в него. В это время Вшебор, не спеша, снял меховой колпак и поклонился ему.
Как раз в эту минуту Маслав, одетый совсем не по охотничьему, а так, как будто собирался принимать у себя послов, – и в рыцарском поясе, с которым он никогда не расставался, – готовился выйти на берег.
За ним шли его приближенные, одетые так же неуместно, как и он сам, в колпаки с султанами, пояса и нарядные плащи.
Вшебор едва не рассмеялся при виде этой ненужной пышности, но во время сдержался, принужденный думать о своей безопасности. Маслав, заметил его поклон, вздрогнул и, взглянул на окружающих, по- видимому, собирался отдать приказанье схватить его, но Вшебор, приблизившись к нему, сказал вполголоса.
– Я к вашей милости, – пришел к вам с поклоном.
Маслав уже не сомневался, что видит перед собой прежнего знакомого. Тревога снова овладела им, – он не знал, как отнестись к нему, и недоумевал, что могло его сюда привести.
В нерешимости он отступил назад, присматриваясь к Вшебору.
Видя его колебания, Долива быстро распахнул сермягу и показал ему, что кроме небольшого меча, у него не было больше никакого оружия. Топор остался привязанным к седлу коня, с которого Долива сошел, оставляя его на попечение Собка.
– Что вас сюда привело? Что вы хотите от меня? – заговорил Маслав, стараясь придать своему голосу гневный и строгий тон. – Говори, да поскорее, у меня нет времени!
Проговорив это, Маслав подступил к Вшебору, словно желая показать, что он его не боится, а когда тот не сразу ответил, Маслав отошел от своих людей, принудив и Вшебора следовать за собою.
– Милостивый пан! – начал Вшебор, – не так это легко рассказать в двух словах свое дело. Вы знаете, что у нас теперь делается, и только вы можете нам сказать, что будет с нами завтра. К вам и надо идти – спрашивать, что делать дальше.
Маславу, видимо, польстило, что ему приписывают власть над будущим. Его мужественное и энергичное лицо, обнаруживавшее в нем присутствие большой звериной силы, – приняло выражение еще большей гордости и самомнения, и он вымолвил без гнева уже.
– Что делать? Все, кто хочет сохранить голову на плечах, должен мне повиноваться. Кроме меня, ни у кого здесь нет силы.
– Скоро мы освободимся от немецкого и чешского гнета, и я буду править!
Говоря это, он оглянулся, чтобы проверить впечатление, которое производили эти слова, и засмеялся диким, насильственным и не искренним смехом.
Вшебор молчал, не поднимая головы. Маслав ударил рукой по мечу, который висел у него за поясом.
– Спроси меня, по какому праву я буду править, – прибавил он. – Вот мое право! Кто силен – тот и должен править, а у кого есть ум – у того есть и сила, если же нет ума, – то и сила не поможет, потеряют ее, как они там потеряли! – Он указал рукой на запад. – Обленившееся, ни к чему не годное, онемеченное племя надо было выбросить за дверь, а крестьянам – вернуть старую свободу и прежнюю веру. Мы должны жить по своему, а не перенимать чужих обычаев. Не нужно нам ни чужих богов, ни чужих князей. Пясты продавали нас императорам и папам. От немецких матерей рождались онемеченные дети. – Казимир, мать, которого записалась в монахини, – пусть себе сидит у дяди в Хольне и поет в хоре, – там его место, а не здесь на царстве. Мы ведь не монахи!
Говоря это он шел вперед и бросал пытливые взгляды на Доливу, подзадоривая себя собственными словами.
– Мазурская земля – моя, а со мной найдут пруссаки и литовцы; все те, которые привязаны к своей старой вере. Нас – множество, а вас – горсть, да и той скоро не станет. Земля без государя достанется тому, у кого сила. А сила – у меня! У меня!
Он разгорячался все более, поглядывая на Вшебора. Но не дождавшись от него никакого ответа, стал перед ним и повелительно сказал:
– Говори же мне, кто тебя послал?
