похожим на зарево пожара, пламенем.
Двое мужчин с тревогой приглядывались к окружающему. Всюду сохранились следы недавней жизни: около стен хат валялись домашняя посуда, разбитые ведра, брошенная пряжа, забытые детские колыбельки, камни от попорченных жерновов.
Воин и спасшийся бедняк в сермяге, постояв около костела, пошли дальше, по направлению к спаленной деревне.
Надвигалась ночь, надо было искать пристанища.
– Милостивый государь, владыка Лясота, – жалобно заговорил человек в сермяге, следуя за ним, – если бы хоть кусочек хлеба, я сразу набрался бы сил и устроил как-нибудь шалаш.
К седлу коня, которого вел Лясота, была привязана пустая сумка. Воин поискал в ней и достал кусок чего-то черного и заплесневевшего, разломал его и дал просившему.
С невероятной торопливостью изголодавшийся человек схватил в обе руки пищу и с заблестевшими глазами начал грызть сухой хлеб с жадностью зверя, забыв обо всем на свете.
Лясота, не глядя на него, шел вперед, утомленные глаза его искали какого-нибудь убежища, но все хаты и все постройки из досок и тростника стали жертвою огня, от них остались только углы, которые легко могли упасть и не защищали даже от ветра.
Человек в сермяге съел свой хлеб до последней крошки и только тогда догнал воина. По дороге он заглядывал в колодцы, думая утолить жажду, но не чем было достать воду.
Наконец, Лясота нашел где-то с краю две уцелевших стены под крышей; проведя коня в ближнюю ограду, он сам свалился на землю. Он уже и сюда шел так, как будто искал места, где можно было бы лечь и умереть, теперь он закрыл лицо обеими руками, прикрыл глаза и застыл в полной неподвижности. Между тем сухой хлеб и немного воды оживили голодного, и он почувствовал себя подкрепленным и ободренным.
Это был один из обитателей разрушенного посада Гдеча, еще недавно принадлежащего к числу главнейших королевский владений, а теперь ограбленного напавшими на него чехами, которые увели с собой все население.
Человека этого звали Дембец.
У Лясоты были обширные владения под Шродой, поэтому он часто заезжал и в город, и в замок. Дембец, по профессии каретник, часто оказывал ему различные услуги; они уже давно знали друг друга. Важного магната и бедного ремесленника сравняла теперь общая беда. Замок Лясоты был также разорен, и он сам не знал, где преклонить голову. У Дембеца остались только обгоревшие развалины его хаты.
И теперь он направился к ней, с трудом пробираясь среди обломков разрушенных строений и, может быть, питая тайную надежду иметь что-нибудь уцелевшее от пожара. Дойдя до знакомого места, которое даже трудно было узнать теперь, он остановился, как вкопанный. На месте прежней хаты возвышалась большая куча углей.
Становилось все темнее. Дембец отер глаза, взобрался на груду развалин и стал медленно раскапывать кучу пепла и головешек поднятой на земле палкой. Под хатой был вырыт в земле прохладный погребок, в котором иногда кое-что прятали.
Ему пришло в голову, что там могли сохраниться припасы. Быть может, горсть муки, немножко круп, засохшего мяса или краюха заплесневевшего хлеба. Роясь палкой в куче, он, действительно, нащупал дверь погреба, уцелевшую от пожара, встал на колени и, очистив руками завалившую дверь землю и угли, начал с усилием открывать ее. Работа эта была тяжелая для его слабых сил; он прерывисто дышал, ложился на землю и снова вставал, пока, наконец, ему не удалось, подперев дверь колом, приподнять ее. Там, по- видимому, все оставалось нетронутым, никто не рассчитывал найти добычу в этой убогой хате. Голодный Дембец, спустившись вниз, не удержался от радостного крика, убедившись, что его кладовая цела.
С беспокойной торопливостью он принялся выбрасывать из нее все, что попадалось под руку, не гнушаясь и тем, к чему раньше отнесся бы с пренебрежением, и что теперь он ценил дороже золота. Но скоро он выбрался из ямы, забрал всю скудную провизию, найденную в ней, и поспешил к тому, кто только что поделился с ним куском хлеба. Он нашел его лежащим у стены в полудремоте от истощения и полумертвого от голода.
Мрак все более сгущался.
– Милостивый пан, – промолвил Дембец, склонившись к нему, – у меня есть пища, я нашел ее в своем погребке. Должно быть, ее хотели там спрятать!.. Я сейчас разведу огонь, и мы будем есть, будем есть.
Он несколько раз повторил это слово, как будто в нем была надежда на спасение. Лясота медленно поднял голову.
– Огонь развести, – пробормотал он, – огонь! Чтобы нажить себе беду! Не смей и думать об этом.
– Никто не придет сюда на огонь, – вздохнул Дембец, – взгляните, дорогой мой пан, и там, и здесь еще тлеют угли, и поднимается красный дымок! Безбожные злодеи чехи ушли прочь, кругом пусто, надо спасать свою жизнь. Иначе мы умрем с голода. – Лясота снова закрыл лицо руками и не отвечал ничего. Его мучила жажда еще сильнее, чем голод, а жажда эта происходила от голода и от лихорадки.
Не обращая внимание на запрещение, каретник принялся разводить огонь. На пожарище не трудно было раздобыть тлеющую головню. Из своей хаты он вынес какой-то горшок, найденный им в погребе. Он собирался уже приготовлять ужин, когда Лясота попросил его достать воды.
И вот при помощи этого единственного, какой у них был, черепка и длинного шеста, найденного на пожарище, Дембец достал в колодце воды и принес ее Лясоте. Схватив горшок обеими руками, старик выпил всю воду до последней капли.
Каретник достал воды снова и принялся было за приготовление ужина, как вдруг порыв ветра принес с собой явственный звук топота конских копыт. Забыв о своей слабости, Лясота сорвался с места, крича Дембецу, чтобы тот гасил огонь. Костер был тотчас же погашен.
Мрачное небо еще увеличивало густую тьму ночи. И только в том месте, где только что зашло солнце, небо еще светилось, и, всматриваясь в ту сторону, беглецы заметили на большой дороге, проходившей посредине поселенья, тени двух всадников, медленно подвигавшихся к ним.
В отблеске вечерней зари они казались двумя призраками, хотя издали невозможно было рассмотреть
