Отсюда братья Доливы предполагали ехать на свои земли; в стране наступило спокойствие, и все спешили к своим домам, хотя они и были разрушены; надо было заново отстраиваться, налаживать хозяйство, собирать разбежавшихся крестьян и заставить их приняться за работу. И тот, и другой очень спешили вернуться, а уехать не могли.
Вшебор ходил, повесив нос, да и Мшщуй не лучше себя чувствовал. На второй или на третий день по приезде, посоветовавшись с Томком, он пошел к матери Зданы и с низким поклоном попросил у нее руки ее дочери.
Ганна Белинова не отличалась многоречивостью, – услышав то, о чем она уже догадывалась, она покачала головой и отвечала так:
– Здана еще так молода! Рано еще ей думать о муже. Да мы и не отдадим ее прежде, чем Томко женится.
– Милостивая пани! Да может ли это быть?
– Это воля моего мужа! – сказала Ганна. – Вот пожените Томко, тогда увидим…
Мшщуй понял, в чем дело, и вечером набросился на брата.
– Ты все еще думаешь о Касе.
– Ну, разумеется! Ведь мы уже обручены! Вот ксендз даст нам благословение, и я заберу ее с собой в наш дом.
– Дома-то еще нет, – возразил Мшщуй, – но не в этом дело. Дом можно быстро поставить. Хуже всего то, что Кася слышать о тебе не хочет.
– А мне какое дело! – отвечал Вшебор. – Пусть только отдадут ее мне, – мы уж как-нибудь поладим.
– Послушай, Вшебор, если бы у тебя было хоть сколько-нибудь разума, ты бы не женился на ней, – сказал Мшщуй. – Взял бы лучше Спыткову, а с ней – половину ее имения и еще то, что она получит с Руси. Та с тебя глаз не спускает…
Вшебор страшно рассердился.
– Вот еще выдумал сватать мне старую бабу! – вскричал он. – Я тебя насквозь вижу и понимаю, чего тебе нужно. Ты хотел бы взять Здану, вот и стараешься подслужиться к ее родным, а я должен за тебя расплачиваться. Не дождешься этого от меня!
Вшебор, не отвечал, улегся на землю и закрыл глаза, давая понять, что не желает продолжать разговор.
Доливы все еще не уезжали; каждый день Спыткова вызывал Вшебора и болтала с ним, пока ему не надоело ее слушать, но ее очень сердило, что он вместо того, чтобы делаться все более нежным, становился все молчаливее и угрюмее.
И однажды он прямо спросил ее, когда же будет свадьба.
– Что же так спешить? Ведь еще совсем недавно у нее умер отец, – отвечала Спыткова. – Разве вы забыли? Еще вдов-сирот можно простить, если она не выждет до срока каких-нибудь шести недель, а уж дочери – никак нельзя не выдержать.
Делать было нечего, – приходилось ждать. Стараясь развеселить его, вдова болтала, шутила, смеялась, сверкала глазами и белыми зубами, и в конце концов ей удавалось вызвать у него улыбку.
В это же самое время подготавливалась страшная измена; Вшебору рыли яму, а он и не подозревал об этом.
Хуже всего то, что и сама пани Спыткова, воспылав любовью к дочери, которую она неожиданно открыла в себе, если и не принадлежала к числу заговорщиков, то знала о заговоре и смотрела на это сквозь пальцы.
И кто знает, не втянули ли в этот заговор и самого отца Гедеона? А уж Белины приложили все усилия, чтобы он удался. – Задумали похитить Касю!
В трех милях от Ольшовского городища, вглубь страны, у Белинов был кусок земли, деревня и господский дом. Каким-то чудом он уцелел от погрома; из него только взяли все, что можно было увезти.
Старая усадьба была теперь всеми оставлена, потому что после поражения Маслава чернь, боясь мести, смирно сидела по своим углам, и все возвращалось к прежним порядкам. Томко в сопровождении нескольких вооруженных воинов выехал в Борки, которые отец отдал ему во владение, и сам осмотрел их.
Там было тихо и спокойно, как в могиле. Усадьба была совершенно заброшена; в жилой дом свободно залетали птицы, забегали куницы и лисицы, но стены были целы. Люди, которые еще недавно дерзко грабили, разрушали, убивали, – теперь присмирели и делали вид, что они ни о чем не слышали и не видели.
За то время, что Томко провел в Борках, он наслушался там всяких чудес. Приходили к нему деревенские люди, кланялись и потихоньку шептали один на других.
– Вот Мутка – то, правда, ходил с этой чернью, у него полны чуланы награбленного добра, да и Турга не лучше его. А я все время дома сидел, да грыз сырую репу.
А потом приходил еще кто-нибудь и доносил на первого:
– Кисель всему виною, а теперь притаился и представляется, что ничего не знает.
Томко не судил и не обвинял никого, все осмотрел, отдал распоряжения и поехал назад в городище, не признаваясь никому, кроме отца, куда ездил. Доливы все еще не уехали; каждый день собирались в путь и все не могли выбраться.
Мшщуй ждал, чтобы ему пообещали отдать Здану, Вшебор – Касю.
Братья относились друг к другу с полным равнодушием; вечером, сходясь вместе в горнице, почти не обменивались ни взглядом, ни словом, – позевывали и ложились спать.
