— Пани, милая пани! Останься с нами! — кричали все. — Клянемся тебе, что мы будем спокойны, это мошенник управитель довел нас до отчаяния, но мы и сами знаем, что дурно поступили. Умоляем тебя, прости нас и воротись.
Остап приблизился к карете.
— Что же, пани, ты неумолима? — спросил он.
— Чего хотят они? Чтобы я осталась с ними? — говоря это, она бросила вопрошающий взгляд на Остапа.
— Делай, пани, как тебе нравится, а я держу их сторону, потому что они искренно просят.
— Но я боюсь, — тихо проговорила Михалина, прижимая к себе ребенка.
После минутного размышления она медленно сказала:
— Я возвращусь, хотя и не должна была бы это делать.
'Да, — думал, уходя, Остап, — она не должна была оставаться, а я не должен был просить ее об этом. Но, совершилось!'
Экипаж двигался назад на барский двор, обрадованная толпа подбрасывала шапки, крича:
— Пошли, Господи, здоровья и многие лета нашей пани! Это мать наша!
Занятый делами Остап избегал свидания с графиней, она тоже не искала его. Один раз в два дня, даже в четыре, встречались они, разыгрывая очень искусно роль самых равнодушных людей: он роль слуги, она — барыни. Несколько раз, впрочем, в голосе и взгляде их пробуждалось скрываемое с обеих сторон чувство. Иногда разговор переходил незаметно из обыкновенного в дружеский и сердечный. Михалина забывала свою роль и после с удивлением и страхом возвращалась к ней.
Дела понемногу разрешались, хоть и трудно было размотать клубок, спутанный руками злых и нерассудительных людей. Сусель невидимо поджигал кредиторов, подсылал жидов, подговаривал чиновников, упрашивал судебных своих приятелей и усердно работал над тем, чтоб сразить Остапа. Всякий другой среди этих преследований потерял бы и голову, и энергию, он выдержал.
От продолжительного дурного и несправедливого управления в имении развились страшные злоупотребления: служащие были соучастниками в грабеже с арендаторами, арендаторы с купцами, купцы с управляющим, управляющий с заимодавцами. Когда Сусель и его приятели заметили, что Остапа не одолеют ни угрозы, ни просьбы, когда все полицейские придирки он сумел торжественно уничтожить и противопоставить им влияние высших чиновников, ему знакомых, тогда они смекнули, что надо было что- нибудь другое придумать и лучше всего покориться ему.
Уладив все денежные дела, он должен был еще восстановить репутацию Альфреда во мнении соседей, подчиненных и чиновных людей, а главное, должен был, сколько можно, изгладить чувство ненависти, питаемое к Альфреду семейством убитого им юноши. Так прошло около полугода.
Альфред все реже и реже писал, Михалина, успокоенная насчет будущности ребенка, казалось, мучилась только отсутствием мужа. Остап был пасмурен и через силу ходил.
Но что делалось на Бондарчуковом хуторе?
Там день и ночь Марина плакала, выжидала, теряла терпение, ворожила и думала. Напрасно старались утешить, развлечь ее родители, родные и подруги, уверяя, что муж ее воротится, она чувствовала, что ее бросили, рвалась за беглецом, но не знала, где его сыскать. Наконец ей пришло на мысль, что Остап скорее всего мог быть у своих родных, в родной ему деревне. Родные, которые приезжали навещать его, рассказали ей дорогу, и она дала себе слово отыскать своего Остапа хоть на краю света.
Старик Кузьма уступил беспрерывным ее просьбам, мать долго противилась, но, утомленная тоской дочери, должна была согласиться на путешествие.
Марина отправилась с отцом в путь.
Старый всю дорогу молчал и вздыхал, Марина плакала. Наконец они приехали к родным Остапа, от которых узнали, что он в Скале. Марина тотчас же хотела туда отправиться, но родные упросили ее остаться ночевать, приняв ее гостеприимно и радушно.
На другой день Остап сидел с Михалиной на крыльце, а маленький Стася играл с собачкой на ступеньках. Вдруг крестьянский воз застучал на дворе. Марина быстро соскочила, подбежала к мужу и обняла его с бешеной радостью.
— Вот я вижу тебя! — восклицала она, заливаясь страшным смехом, в котором слышны были слезы. — Нашла наконец своего! Это я! Это я!
Она взглянула в эту минуту случайно на Михалину, которая, бледная как мрамор, нагнулась к ребенку.
Остап потерял присутствие духа и едва не лишился чувств. Ничего не отвечая жене, он поклонился смущенной графине, схватил Марину за руку и быстро увел за собой.
Судя по пасмурному его лицу и суровому молчанию, жена догадалась, что она явилась не вовремя. Место радости заступили страх и печаль, она следовала за мужем, как бы приговоренная к смерти, Остап тащил ее за собой. Они остановились на конце сада, у дверей его домика, Кузьма пришел тоже очень смущенный и при виде Остапа испугался. Они вошли в избу.
— Вы дурно сделали, — сказал Остап, даже не взглянув на Марину, — что приехали сюда без моего позволения. Говорил я вам, дожидайтесь меня, надо было потерпеть.
— А что же дурного, если мы будем вместе? — спросила Марина, ободренная его кротостью. — Разве я не жена твоя?
— Это правда, Марина, но о моей работе, о моих надобностях я позднее мог бы объяснить вам. Ты здесь не нужна. Ты тут некстати, и с тобой не пойдет дело на лад.
— Со мной? Это правда, — возразила она, обидевшись, — потому что та красивая пани очень побледнела, когда меня увидала.
Остап весь затрясся.
— Что ты сказала? — вскричал он. — Что у тебя в голове, Марина?
— Что? Что? То, что и у других. Люди толкуют, я об этом сама-то не догадалась.
— Люди! Люди глупы, люди подлы, а ты смеешь повторять их слова!
— Видишь ли, Остап, если бы это была сказка, ты бы смеялся и так бы не сердился.
— Ради Бога, молчи, — повторил Остап. — Кто смеет обвинять мою пани? Кто?
Марина обомлела от испуга, она лишилась бодрости, языка, опустила голову и молчала.
— Кто тебе сказал это? — спросил снова Остап.
Кузьма, почесывая в голове, обратился к зятю, явно смущенный:
— Эх, милый зятюшка, оставьте все это в покое. Люди, все люди, им только лишь бы болтать. Им черная палка покажется змеей, сухой лист — жабою, только было бы двое — уж и пара. Плюнь и брось, обыкновенно — бабьи сплетни. Не сердитесь, я вас прошу. Не желаете видеть нас здесь, мы, попросив прощения и поцеловав вас, поедем и будем ждать вас, где прикажете.
— Лучше было бы, — сказал Остап, — чтоб вы и теперь не трогались с места. У меня не жена в голове.
Марина, страдая от каждого слова, то бледнела, то краснела, гнев начал подергивать ее дрожащие губы.
— Зачем же ты брал меня? — спросила она после минутного молчания. — Чтоб посмеяться над несчастной? Нет, взял меня, так и живи со мной.
— Возвращусь и будем жить, — сказал грустно Остап.
— Нет, я останусь здесь, — отвечала решительно Марина. — Разве я какая-нибудь дурная женщина, что ты стыдишься меня перед людьми?
— Марина! Марина! Это не стыд!
— А разве я знаю, что это такое?
При этих словах она зарыдала и упала, заливаясь слезами. Кузьма пожимал плечами, не зная, что делать, помогать ли дочери, или просить зятя. Остап боролся сам с собой, колебался и наконец собрался с силами:
— Хочешь, — сказал он, обращаясь к жене, — так останься со мною.
— Ты позволишь? — спросила она, весело вставая. — Позволишь? Ты не будешь меня стыдиться?
— Останься, но выслушай то, о чем я буду просить тебя.
