— Подвезу, подвезу, — весело произнес Моисей, довольный тем, что так легко отделался от знахарки, — только скажи цыганке, матушка, чтобы получше закрылась: народ увидит, так в корчму и глаз не кажи…
Мотруну положили на телегу и прикрыли мешком. От опасения ли на счет судьбы дочери или от изнурения сил, болезнь быстро усилилась, когда Моисей снял ее с телеги, она едва-едва проволоклась к койке.
В избе она не застала Маруси, девочка собирала на дворе сухие сучья и воротилась тогда, когда мать успела отдохнуть немного.
Не знаю, откуда снова взялись у вдовы силы, поцеловав дитя, она с живостью подошла к кадке, в которой хранилось несколько штук белья, зипун, юбка, еще кое-какие лохмотья и начала одеваться.
— А что, мамонька? Уж не думаешь ли еще куда идти? — спросила удивленная девушка.
— Да, думаю.
— И, полно, родная! И без того устала. Завтра пойдешь.
— Дело-то нужное, сходить к пану надо. Ты не бойся… я бы не пошла, если б уж чересчур было дурно…
— Ляг лучше, мамонька. Вот я огонь разведу, да вчерашнюю похлебку разогрею… Подкрепишься немного.
Говоря это, девушка бросилась к печке, а Мотруна, одевшись, прошлась по комнате и легла в постель.
Маруся успокоилась. Чуть только блеснуло пламя, она вытащила из печи горшок и, сняв крышку, приставила к огню нарочно оставленный для матери суп.
Мотруна, казалось, уснула, и дитя на цыпочках ходило в избе, боясь разбудить спящую. Вот и суп уже согрелся, поставлена миска на стол, а Мотруна все еще спит. Желая разбудить мать, девушка несколько раз кашлянула, но спящая и не проснулась.
— К чему ей эта водица, — подумала Маруся, — сон ей полезнее.
Она села на скамью и пристально стала смотреть на мать. Мотруна была спокойна, ни один вздох не шевелил груди, лицо постепенно бледнело, полуоткрытые глаза, казалось, глядели на дочку, рот был немного открыт…
Мотруна заснула навеки, но дитя, никогда не видавшее мертвых, и не думало о смерти, напротив, Маруся радовалась, что мать спит так спокойно. По временам она посматривала на постель и боялась шевельнуться, чтобы не прервать благодетельного сна.
— Ну, слава Богу, — думала она, — со сном пройдет болезнь, сон подкрепит, она встанет здоровая, веселая. Вот спит! Не запомню, чтобы когда-нибудь она так спала, бывало, шевельнусь как-нибудь неосторожно — сейчас встрепенется! Ну, хорошо! Хорошо! Ей нужно поспать…
Так утешала себя бедная сиротка и не подозревала своего сиротства.
Наступил полдень, а Мотруна не повернулась даже на другой бок. Тишина и скука навеяли на Марусю сон, положив голову на руки, она заснула и очнулась только тогда, когда заходящее солнце заглянуло в избу и тусклым светом облило пожелтевшее лицо умершей.
Удивилась девушка, увидев, что мать еще спит, но она все еще была убеждена в благодетельности этого сна.
Смерклось, настала ночь, — в избе ничто не изменилось.
— Матушка спит, крепко спит, — проговорила Маша, — тревожить не стану, выспится, легче ей будет, а ночью, кажется, есть не захочет.
И, отодвинув горшок от огня, Маруся легла спать.
Ожидание, беспокойство, усиленная работа изнурили несчастную, и лишь только приложила она голову к подушке, тотчас же и уснула крепким сном, безмятежным, который только юность вкушает.
День заглянул в избу сквозь закоптевшие окна, девушка открыла глаза и посмотрела на мать, по- прежнему лежала она неподвижная, бледная, желтая… Пуще прежнего удивилась девушка, подошла к спящей, начала всматриваться, вслушиваться, но не заметила ни малейшего движения, ни следа дыхания.
— Удивительный сон выдался, — подумала она, — не дохнет, не шевельнется!
И слегка прикоснулась к руке матери и сильно задумалась, рука была холодная. Но мысль о смерти и на этот раз не пришла ей в голову, бесчувственность матери дочь приписала болезни.
День прошел так же, как вчерашний. Маруся начала беспокоиться: она то выходила на двор, то снова возвращалась в избу, подходила к кровати, прислушивалась, кашляла, стучала горшками, ковшом, а мать все лежала в одном положении.
Целую ночь не спала девушка, каждую минуту ожидая, что мать проснется. Но вот и день настал, а Мотруна не двигалась.
— Не разбудить ли ее? — подумала Маруся. — Два дня и две ночи спит. Это уж слишком много!
С этой мыслью она бросилась к матери, схватила ее за тяжелую, оледеневшую руку и испугалась. В страхе она начала дергать, шевелить мать — напрасно.
— Сходить к Солодухе, — подумала Маруся, — она знахарка, мамонька, бывало, как заболит что- нибудь, к ней все ходила, ну, вестимо, знахарка должна знать, как снять такой крепкий сон. Да, да, приставлю к огню горшок и побегу…
Спустя минуту, Маша бежала к Солодухе. Ратая не было дома, он отправился на ярмарку, Солодуха суетилась около печки, когда Маша вошла к ней в избу. Старуха с любопытством поглядела ей в глаза.
— Что скажешь, голубушка?
— Ох, бабушка, — быстро произнесла девушка, — мамонька моя больна.
— Что с ней? — качая головой, спросила Солодуха.
— Да Бог ее знает! Все спит, бабушка… Как пришла от тебя, да легла, так до сих пор и не шевелилась — все спит, и такое холодное у нее тело, так побледнела, что и сказать нельзя! Не дышит даже!..
Знахарка всплеснула руками.
— Что ты говоришь? — произнесла она и пристально посмотрела в глаза девушке.
Маша, испуганная выражением лица Солодухи, в свою очередь, так же пристально посмотрела на старуху влажными глазами.
— Спит, спит, — сказала она, понизив голос, — я старалась разбудить ее, да никак не могла, и такая холодная…
— Христос с тобой! — перебила старуха. — Она, верно, умерла!
Маша хорошо не поняла этих слов, но они, как раскат дальнего грома, отозвались в ее ушах, задумалась на минуту сиротка и вдруг произнесла:
— Ах, она спит только! Бабушка! Ты знаешь много разных лекарств, дай ей какого-нибудь, чтобы проснулась.
Старуха опустила голову, наморщила брови и, ничего не отвечая, надела тулуп.
— Пойдем, — сказала она, заливая огонь, — посмотрим, что с ней делается.
Заперши избу деревянным ключом, она медленно поплелась по направлению к кладбищу. Девушка не могла следовать за ней, ленивые шаги старухи представлялись ей чересчур медленными, а она готова была бежать.
Но вот кое-как спутницы добрели до горы. Солодуха насилу взобралась, отдохнув несколько раз, она дотащилась наконец до избы и села на пороге. Маруся между тем вбежала в избу и посмотрела на постель: на лице матери показались пятна, и оно так исказилось, что мысль о смерти сжала сердце дитяти.
Вошла и Солодуха, взглянула на вытянувшееся тело Мотруны и с ужасом подняла руки.
— Да подойди, бабушка, поближе.
— Зачем? — произнесла знахарка. — Она умерла, она давно умерла.
Маруся так и покатилась на пол.
XXXV
