— Ох, влезла, влезла, да так далеко, что выбить нет сил, — отвечал Фомка.
— Что ж такое? — спросила мать.
Фомка не заставил повторять вопроса, он начал рассказ о своих последних похождениях, а мать слушала его, стараясь не проронить ни слова.
— Гм… гм… — сказала она, спустя несколько времени, — отделайся от нее как-нибудь… Цыганка, черт ее знает, может быть, и точно подсунула зелья. Об отце и матери ее такие истории рассказывали, наслушалась я, так что волосы и теперь дыбом становятся. Цыган повесился. Все дрянь такая… и нужно тебе было совать туда нос?
— Что же делать, такая пригожая и скромная, такая умница.
— Э, плевать на нее! Откуда ей набраться ума и скромности?.. Дурачит народ и только. Смотри, Фомка, будь осторожнее, не то, Бог весть, что может статься! И не гляди на девку. Много у нас шляхтянок: выбирай, всякая с радостью пойдет за тебя… лучше жениться, чем дурачиться и убиваться так-то.
Долго еще мать говорила на эту тему, сын молча слушал, но легко можно было заметить, что увещания не трогали его сердца, напрасно мать истощала свое красноречие, сын молчал и уехал, не дав никакого решительного ответа. Тут только нежная родительница поняла, как опасно положение Фомки, и слезы покатились ручьями. Задумавшись над будущностью сына, она и не заметила, как наступил вечер и в избе потемнело. Бог знает, как долго бы она просидела, если б не отворилась дверь и сиплый голос не произнес приветствие:
— Добрый вечер, сударыня.
Хозяйка оборотила голову, встрепенулась и спросила:
— Кто там?
— Эх, неужто меня не узнаешь, матушка? — произнесла, улыбаясь, Солодуха. — Ратаева я старуха, из Стависок. Была у шляхтянки Мартыновой… ей Бог сына дал… а вот и к твоей милости пришли с 'варом'.
Шляхтянка вскочила, кликнула слугу и велела зажечь лучину. Приняв подарок и приказав взамен него подать «крупнику», то есть водки, приправленной медом и пряными кореньями, шляхтянка усадила гостью за стол и сама подсела к ней. Она обрадовалась приходу Солодухи: зная отношения бабы к Маше, хозяйка надеялась разведать всю подноготную. Чтобы развязать язык знахарке, она заставила гостью выпить четыре или пять стаканчиков и достигла наконец цели.
— Вот, — начала она, вздыхая, — беда! Фомка у вас в Стависках. Парень молодой, а у вас все такие гулливые, срамные девки, изведут молодца.
— Эх, матушка! Коли на то пойдет, чтобы испортился человек, ничто не поможет… Ну, да я не так дурно думаю о твоем сыне, и девки наши тоже не срамницы какие, теперь уж совсем не то, что было тогда, как пан был молод…
— Ну, и теперь найдется такая, что как раз обойдет парня… а может быть, и нашлась уже? — с любопытством спросила шляхтянка.
— Не знаю, не знаю, — отвечала баба, улыбаясь. — Вестимо дело, улыбнется одной, другой, и все тут: на то он молод…
— Да, там, у вас, — с нетерпением произнесла чадолюбивая мать, — есть какая-то цыганка, все говорят, будто бы уж очень пригожая…
Язык Солодухи после радушного угощения приобрел удивительную гибкость.
— Как вижу, ты, сударыня, говоришь, о Марусе, — прервала Солодуха, быстро поднявшись с места, — вот удалась девка! Дай нам, Господи, всем добрым людям таких детей, другой такой не сыщешь, матушка, даром что цыганка. А ты, матушка, разве ничего не слышала о ней?
— Ничего.
Солодуха только того и ждала. Красноречивый рассказ о жизни, трудах, красоте, добродетели, твердости цыганки рекою лился из безобразных уст старухи. Шляхтянка по временам вздрагивала, наморщенный лоб ее покрылся крупными каплями пота, сердцем ее овладело беспокойство, она заломила руки и, не в силах будучи долее скрывать тайну, сказала:
— Нечего таиться. Мой Фомка без ума от нее. Он был тут сейчас… Сам повинился предо мной… Что мне делать, Солодуха?
— Не знаю.
— О женитьбе на цыганке, нищей, да еще крепостной вашего пана тут и речи не может быть, — горделиво прибавила шляхтянка, — а парню будто кто чего недоброго, какого-то зелья подсунул.
— Девушка скромная, дурачить его не станет, — перебила Солодуха. — Фомка скоро ее забудет.
— А если тут колдовство?
— Какое колдовство! — отвечала баба, пожимая плечами в знак удивления. — Черные глаза, румяное личико — вот тебе и все колдовство…
— Э, а Фомка чуть с ума не сошел! Ему ведь этак не впервой приходится…
Бутылка была уже пуста, а потому баба собиралась уйти, обеспокоенная хозяйка открыла шкаф, вынула монету и, сунув ее старухе, просила принять этот незначительный подарок.
— Послушай, родимая, — произнесла она тихо, — помоги мне, посматривай за сыном, я тебя в обиде по оставлю…
— Что ж я могу сделать? — отвечала Солодуха, пятясь к дверям. — Будьте спокойны, сударыня, а я схожу к Марусе, что можно — сделаю. Бог милостив, беды не попустит…
Сказав это, баба поспешила уйти, чтобы спьяна не разболтать лишнего. Выйдя за ворота, баба с торжествующим видом прибавила шагу и замахала рукой.
'Вот оно что! — проворчала она. — Я думала, Фомка хочет только одурачить девушку и счастья пробует, а он не на шутку врезался! Ну, славно! Может быть, Господь пошлет счастье'.
Довольная таким предположением, Солодуха пошла к Мартыновой. Здесь ей нужно было просидеть, по крайней мере, дня два, но участь Маруси так беспокоила ее, что на другой же день, не дождавшись телеги, она пешком поплелась в Стависки.
Приближаясь к кладбищу, Солодуха начала всматриваться, нет ли там Маруси, но несмотря на то, что день был ясный, никого не заметила. Вдали поднялась туча пыли, и через минуту промчался Фомка на своем саврасом.
'Летай, летай, — подумала баба, — поймаем соколика, но куда девалась она, моя голубка? Где же Маруся?'
Перейдя дорогу, она приблизилась к дверям мазанки, на шум ее шагов откликнулась собака. Дверь была заперта, старуха постучалась, и через минуту на пороге явилась Маруся. Солодуха подозрительным и вместе проницательным взглядом окинула спокойную и печальную девушку.
— Отчего ты в избе в такую пору?
— Да так, — отвечала Маруся, — не хотела, жарко стало на солнце…
— Вздор мелешь! Говори правду!
— Да этот паныч все тут таскается, — шепнула девушка, покраснев, — пристает так, что и отбою нет! Я спряталась от него.
Солодуха мигнула глазом и улыбнулась.
— Цыганка опять приходила, чудеса такие рассказывает… Боюсь выйти на кладбище.
— И хорошо делаешь, — отвечала Солодуха, садясь на завалину. — Вот я бежала из Рудни, чтобы посмотреть, что ты делаешь. Парню и кончика носа не показывай! Уж я знаю, что говорю, ты слушай!.. Я знаю…
— А что же ты знаешь, бабушка? — перебила Маруся.
— Да он до смерти полюбил тебя, — на ухо шепнула баба. — Будь только умна, женится, непременно женится.
— Он! Ой, нет!.. — возразила Маруся, покраснев до ушей. — Ты шутишь, бабушка.
— Нашла чем шутить!.. Я тебе толком говорю, будь умна и носа ему не показывай, поймаешь соколика, твой будет… Ты глупенькая, а я пожила, слава Богу, на свете: знаю, коли поводишь мужчину за нос, так сильней полюбит.
— Я не понимаю, что ты говоришь, бабушка…
— То-то же… не понимаешь, не пора еще! Слушай, что говорю… увидишь, будет хорошо: пойдешь за шляхтича на зло всем чертям, дядьям-то… Порадуешь меня, старуху… Эх-ма! Тогда-то Солодуха, взявшись
