— Я удивляюсь тебе, Маруся, другая на твоем месте умерла бы от скуки. Тебе кто-нибудь да помогает.
— Кто ж мне помогает? Одна милость Божия…
Маруся вздохнула.
А между тем Фомка пожирал ее глазами, в первый раз случилось ему говорить с Марусей так долго, он наблюдал ее пристально, не упускал ни одного жеста, ни одного взгляда, и с каждой минутой все более и более убеждался, что во всем околотке нет, да кажется, и не было никогда такой красавицы. Он сравнивал ее со всеми своими знакомыми и нашел, что даже белокурая и белолицая Петронелла, горничная с соседнего двора, и в подметки не годится цыганке.
Фомка никак не мог понять, отчего он, одержавший столько блистательных побед, умевший так искусно овладеть всякой женщиной, завлечь ее веселой беседой, так легко заглушавший внутренний голос красавицы богатыми подарками, — отчего он, не останавливающийся ни пред какими преградами и препятствиями, вдруг потерял все эти драгоценные способности, приобретенные долгим опытом, стал робок, застенчив, почти нем и глуп.
'Неужто мне не сладить с этим цыпленком? Ведь она не королева какая!.. Сирота, цыганка, дрянь! А как удобно видеться с нею, — раздумывал лесничий, мрачно закручивая усы, — хата за околицей… живет одна, приезжай когда вздумается, никто не увидит…'
Между тем они подошли к колодцу, Фомка рассчитывал вытащить ведро и за услугу сорвать поцелуй. Но прежде чем паныч собрался подойти к колодцу, Маруся успела вытащить оба ведра, и таким образом прекрасно задуманный план рушился. Маруся собралась в обратный путь, и Фомка последовал за ней, он не знал, что с ним делалось: куда девалась прежняя смелость и болтливость? С каждым шагом вперед лесничий становился молчаливее, задумчивее и трусливее, а Маруся веселее и смелее.
'Хорошо! — подумал Фомка. — Теперь я зайду в избу, там дело пойдет успешнее'.
Но цыганка поставила ведра у порога и села на завалинке. Фомка проклинал в душе сметливость цыганки. Делать, однако ж, было нечего. Он тоже уселся на завалине, но лишь только вздумал придвинуться к Марусе — как догадливая собака показала ему ряд своих острых белых зубов, готовых защищать прекрасную владелицу заколдованной избы. Фомка, приобретший вид рыцаря печального образа, помолчал несколько минут и, убедившись, что с упрямой девочкой не так-то легко сладить, сел на коня и выместил на нем свою досаду, дав себе вторичную клятву — объезжать хату за околицей, если б даже действительная надобность заставила его проезжать по этой дороге.
Маруся не тронулась с места, она о чем-то думала, и не знаю, как долго просидела бы она на завалинке, если бы не явилась Солодуха.
Сирота бросилась старухе на шею. Она нуждалась в совете опытной женщины, ей необходимо было решить вопрос о своих отношениях к Фомке, так внезапно открывшем пред нею новую сторону, новые требования жизни, притом же сердце девушки было переполнено различными чувствами, и не было никакой возможности скрыть их от чужого взора. Неудивительно, что сирота в такую трудную минуту обрадовалась приходу женщины, которая должна была заменить ей мать, отца, сестру…
— А, матушка, голубушка! — крикнула Маруся, повиснув на шее старухи. — Как я рада, что ты пришла ко мне! Я хотела бежать к тебе.
— Ну, что? Уж не напроказил ли этот сорванец? Признайся, — с улыбкой прибавила Солодуха.
— Не то… — отвечала девушка, — я не знаю, что с ним делать, привязался и не отстает.
Баба покачала головой.
— Что ж ты думаешь? — спросила старуха.
— Сущую правду сказать, матушка?
— Да, да, сущую правду, — и старуха уставила в сиротку глаза, полные любопытства.
— Вот, что я думаю, — смело сказала Маруся, — жениться на мне — он не женится, никто не согласится меня, сироту, взять в свой дом, повертится тут, да и ускачет, как надоест, тоску только на сердце оставит… По что кумиться, коли крестин не было?
Солодуха оскалила свои десны.
— Правда, правда, — сказала она. — Этот негодяй не одну девку одурачил, пора косе попасть на камень. Ну, а понравился он тебе? — лукаво спросила старуха.
Маруся потупилась и покраснела.
— Еще бы!.. — прошептала она. — Из себя-то он недурен, одно то — паныч! Да что говорить! Он не для меня…
Маруся вздохнула.
— Э, на свете и не такие дела делаются, не диво, если бы сын Хоинского женился на цыганке. Поглядела бы ты, на каких мадамах подчас женятся великие паны. Сумей только голубчика поводить за нос — дело само уладится…
Старуха помолчала с минуту.
— Коли уж на то пошло, — продолжала она, — так не лучше ли тебе на время перейти к нам? Оно как-то безопаснее, а тут еще эти проклятые бродяги пришли… — прибавила Солодуха, понизив голос.
— Кто? — спросила Маруся.
— Ну, да цыгане, с ними когда-то и твой отец зашел в нашу сторону, да и засел тут…
Девушка вскочила с места. Слова старухи произвели на нее странное действие, лицо побледнело, губы задрожали, слезы брызнули из глаз. Намек, сделанный Солодухой, открыл сироте многое, чего она до сих пор не знала, в бродягах она увидела племя родственное, она подумала, что в обществе пришельцев найдет и приют, и сочувствие. Мечта нарисовала ей в одно мгновение целый ряд тихих наслаждений, которые вкушает человек только в семейном кругу.
Солодуха не понимала, что сделалось с Марусей.
— Что с тобой, голубушка? — спрашивала она. — Ты их боишься? Ну, так ступай со мной, я никому не позволю обидеть тебя, бояться нечего.
— Я не боюсь! Ведь они мне свои, свои…
Солодуха мгновенно запылала гневом.
— Какие они свои? Ты бредишь, что ли? Это бродяги, нехристи. Твоя мать была христианка, а отец…
— То-то же, — перебила девушка, — они братья отцу.
— И, полно! Стыдись! Плюнь на них! Какие они братья! Покойник от них бежал…
— А разве лучше маменькины братья?
Солодуха сделала гримасу.
— Да ты знаешь, что это за народ? — горячо спросила старуха. — Мать тебе ничего не говорила, а больше и сказать было некому: так я тебе скажу — от этих бродяг все бегают: они воры, разбойники, колдуны, дрянь, нехристи! Понимаешь, нехристи?!
Маша слушала и дрожала всем телом, непонятный страх овладел ею, она сама не знала, что делать. Любопытство влекло ее к табору цыган, а привычки заставляли остаться дома. В голове Маруси все перепуталось, заломила руки несчастная и посмотрела на могилу матери.
— Ну, что ж ты думаешь? — спросила Солодуха.
— Вот, что меня останавливает, — собирая мысли, отвечала девушка, — сама не знаю, что делать с хозяйством. Ты, матушка, думаешь, что мне стоит только узелок с лохмотьями взять — и сборам конец? А куда прикажешь девать кур, гусей, голубей, собаку, кошку? Ведь они без меня пропадут.
— Так ты из-за поганой курицы погубить хочешь себя, что ли?
— Знаешь что, матушка? — произнесла девушка. — Цыгане долго у нас гостить не будут, а Фомка как-нибудь отвяжется. Посиди ты у меня несколько дней?
Старуха задумалась. Спустя несколько минут, она сказала:
— Пожалуй, коли старик мой потащится куда-нибудь на ярмарку или на праздник, так приду, посижу денек-другой.
Маша поцеловала ее руку.
