заметил, что испортил себе вкус. После француженок они казались простоватыми и неотесанными. По совету Шанявского, я хотел влюбиться и, с Божьей помощью, по окончании войны вернуться, жениться и осесть в деревне. Я присаживался по очереди ко всем красавицам, старался вызвать их на разговор, но… дело не клеилось… Не их была вина, а моя, так как я набил себе оскомину на пряной пище. Мать не спускала с меня глаз и вздыхала, видя мое равнодушие.
Впрочем, мне и без того было не до амуров. Я знал, что король наверняка даст себя уговорить, пойдет выручать Вену, а я с ним. Я никоим образом не мог оставить доброго и ласкового государя одного среди походной суеты; надо было ехать, хотя бы для надзора за матрацами, корзинами с плодами, бутылками с вином, чтобы их не забывали возить следом… Я очень торопился вернуться к королю, раньше чем двор успеет выехать в Краков.
Итак, сейчас же после свадьбы, одарив сестру и зятя и попрощавшись с друзьями дома, я выехал по направлению к Жолкви, на Яворов, не зная, где именно застану короля. Известия доходили тогда очень медленно, даже касавшиеся высочайших особ; притом сведения часто получались малодостоверные.
Королевскую семью я застал накануне выезда в Краков. Королева сопровождала мужа и была олицетворенная заботливость и нежность, от чего король давно отвык. Возможно, что в данном случае королева была искренна; ибо, оборони Боже, в случае чего, у нее не было достаточно друзей, на которых она могла бы рассчитывать в собственных интересах и в интересах детей. Верен был ей только Яблоновский, тогда великий коронный гетман.
Короля я застал веселым, чрезвычайно увлекавшимся предстоявшим походом. Он целыми днями изучал карты, которые ему присылали отовсюду. Следил по ним за передвижением войск, за положением Вены, искал места переправы через Дунай и проч.
Все знали, что никто лучше короля не был осведомлен о действиях турок, о их намерениях и планах. Может показаться сказкой, но даже в верховном их совете, в Диване, у короля были свои, хорошо оплачиваемые лазутчики. Также и татары, в особенности некоторые орды, были в тайных сношениях с Собеским и исполняли его приказания. Такие добрососедские отношения установились в значительной мере потому, что король хорошо говорил по-турецки и по-татарски, знал эти языки, и много пленников работали у него сначала в Яворове, а позже в Вилянове, в садах и при постройках. Он частенько разговаривал со своими узниками, а иногда отпускал на волю с богатыми подарками и поручениями в орду. Насмотревшись на богатство и могущество короля в Польше, отпущенники разносили по ордам добрую о нем славу и превозносили его великодушие. Случалось, что иные татарские царьки, из желания выслужиться, посылали к нему гонцов, чаще всего христианских пленников, с предупреждением, куда и когда они намерены идти с ордой.
Потому Собеский, несомненно, был лучше других осведомлен о намерениях турок и первый дал знать в Вену, что Кара-Мустафа идет на столицу. Вначале предупреждение произвело переполох; стали деятельно готовиться к обороне, хотели сжечь предместья, но потом немцы остыли и убедили самих себя, что все это пустое и их напрасно напугали. Им казалось, что турки не посмеют посягнуть на кесарскую столицу. Потому они до последней минуты действовали спустя рукава, не принимая никаких мер, а только озирались на Венгрию, уверенные, что война ограничится венгерской территорией.
Только тогда, когда не войско, а, так сказать, целая орда неверных навалилась на Габсбургские земли, а венгры предпочли платить дань туркам, нежели жить под игом ракушан, — тогда, в последний час, среди ночи, кесарь должен был спасаться со своей семьей из Вены, так как не мог надеяться удержать столицу.
Поздненько убедились немцы, что сведения у Собеского были верные, а потому с тем большею настойчивостью добивались его помощи.
Принц Карл Лотарингский был, несомненно, дельный полководец и воин, что неоднократно доказал. Но одно было воевать с европейскими войсками, а другое — с татарскими и турецкими ордами, не зная ни их языка, ни приемов, ни способов ведения войны. Известность имени Собеского, нагонявшего ужас на неверных, была так велика, как оказалось впоследствии, что сильные твердыни, которые немцы подолгу осаждали и не могли принудить к сдаче, поднимали белый флаг при одном упоминании о Собеском. Нужно и то сказать, что король приказал обращаться довольно человечно даже с нехристианскими военнопленными. Многих употребляли на легкие работы, заставляли стеречь замки и усадьбы; те же, которые работали в окопах, получали здоровую пищу, такую, к какой привыкли дома.
Когда, вернувшись, я явился к королю, он встретил меня весело и был, несомненно, рад.
— Вот молодец, — сказал он, дернув меня за ухо, что было признаком хорошего настроения духа, — люблю за то, что даже в мелочах сдерживаешь слово… Ну, готовься в путь-дорогу!.. Не знаю, будет ли чем наполнить вьюки, но, во всяком случае, сдам их на твое попечение… и от себя не отпущу. Берегись только пуль, потому что ты мне нужен.
— Ваше величество, — ответил я, вспомнив татарскую стрелу под Журавном, — такое уж мне счастье: где пули да стрелы, там мне несдобровать…
— Так смотри, по крайней мере, чтобы у тебя всегда был под боком Дюмулен: он сейчас наложит перевязку.
Редко мне случалось видеть короля более жизнерадостным, крепким и более деятельным, чем тогда. Он повсюду рассылал универсалы и письма, непременно желая вести с собою казаков; но те сильно запоздали. Столько же хлопот было и с Литвой: литовские полки совсем опростоволосились и были так же кстати, как ложка после обеда.
Целыми днями король сидел с Дюпоном и другими инженерами над планами, жалуясь на отсутствие хороших атласов и карт, хотя выписывал их отовсюду и платил большие деньги. Обо всем приходилось думать самому, даже о пиках для латников и копьеносцев. Действительно, впоследствии обнаружился большой недостаток в копьях, так что мы стругали их в пути и везли с собой целыми возами.
Другие, видя, как хлопочет и увлекается король, а также из желания выслужиться стали входить во все мелочи. При всем том дело подвигалось туго, и многого, о чем своевременно напоминал король, потом не оказалось, а запоздавшие с поставками так и не выполнили их до конца войны.
В составе войск было немало скептиков, таких как наш родственник Поляновский, коронный стольник, выдающийся воин, муж рыцарского духа, бывший у короля в большом почете. Но он был ипохондрик и сурово осуждал все предприятие, предсказывая самые печальные последствия. Я сам слышал, как он говорил, что король идет навстречу гибели и ведет с собой цвет рыцарства. Одно дело, говорил он, биться за родные пепелища и преследовать врага на собственной земле, и совсем другое воевать в чужих краях, не имея в нужном количестве продовольствия, среди враждебного, чужого населения. Притом сражаться не сам на сам с врагом, а иметь союзников, настроение, силы и характер которых совершенно неизвестны. Некоторое время спустя Поляновский, упав духом, вернулся восвояси с полпути, ибо убедился, что короля ничем не отклонить от участия в походе. Поляновский, в числе многих, предвидел неблагодарность кесаря, которому ложный стыд помешает помириться с фактом, что спасением своим он обязан чужеземному властителю.
Королева что ни день, то меняла настроение. То ей хотелось воспользоваться обстоятельствами в династических интересах сына, то боялась за мужа и за Фанфаника, бывшего тогда ее любимцем. Как легко можно было предвидеть, сын не очень-то подчинялся матери и проявлял собственную волю.
Яков, которому было уже около двадцати лет, с юношеским пылом рвался в поход; те же, которые знали его лучше, говорили, будто он стремится идти с отцом не ради рыцарских подвигов, а просто по ребяческому легкомыслию и любопытству, думая использовать свободу, посмотреть людей и поразвлечься. Отец же был очень рад увлечению Якова и был не прочь дать ему впервые понюхать пороху под своей опекой. О безопасности юноши было кому позаботиться, потому что вместе с нами шел во главе полка брат королевы кавалер де Малиньи, муж великого сердца и отважный рыцарь.
Все население Кракова, в особенности духовенство, восторженно принимали короля и королеву. Мы шли точно в Крестовый поход… Во всех костелах служились за нас молебны. Старейшие священнослужители, окруженные ореолом святости и набожности, благословляли нас на подвиг и пророчили победу.
Необходимо отметить, что все вообще приметы и предсказания сулили нам великие успехи. Что ни день, то разносились слухи о новых небесных знамениях, о таинственных голосах в костелах, о видениях, сопутствовавших королю. Он все время был окружен густой толпой; костелы были переполнены, и король с
