Немного отойдя от Вены, мы убедились, каким влиянием пользуется среди турок имя короля. Мы набрели на небольшой замок, в котором когда-то содержали львов. Теперь же из него слышалась стрельба.
Король послал узнать в чем дело, и оказалось, что там заперлась кучка янычаров. Они отчаянно защищались и не хотели сдаваться. Король отправил к ним именного гонца, и они немедленно сложили оружие.
Так, одиноко, шли мы к Пресбургу, окруженные обаянием великой победы, осиявшей нас ореолом славы, и с таким тяжелым сердцем, исполненным тоскою, что и сказать трудно! Не всякий мог бы так по- христиански, со смирением и ясною душою, перенести неблагодарность, как наш король, бывший воистину воином Христовым. На пути бывали и удачи, случались и огорчения. К счастью, когда мы уже стали опасаться за судьбу нашей конницы, то наткнулись вдоль берега Дуная на подножный корм. В то самое время догнал нас из Вены один из кесарских конюших, прося подарить кесарю несколько доставшихся нам от турок лошадей. Кесарь со своей стороны обещал отдарок.
Король только пожал плечами и ответил:
— Значит, вместо того чтобы получить дары за наши подвиги, мы сами должны откупаться подношениями… Впрочем, так даже лучше.
Из наших магнатов некоторые засиделись в Вене, чем король был не особенно доволен: воевода Волынский по болезни, а из прочих коронный гродненский подстольник, коронный хорунжий Лотарингский и другие. Все они должны были нагнать нас позже.
В течение всех этих дней я, частью по человеческому любопытству, частью из привязанности к королю, не мог оторвать от него глаз, стараясь угадать его мысли. Кажется, что мне это неоднократно удавалось, так как вследствие продолжительного общения с королем, я привык сопоставлять выражение его лица с состоянием души.
После победы он стал, как я могу заверить, еще гораздо набожнее, искренно веря в свое посланничество для разгрома врагов святого креста. Он во всем полагался на помощь Божию, однако не в смысле полной беспечности; напротив того, он совсем по-человечески заботился о нуждах войска и старался удовлетворить их. Он не очень надеялся на Провидение.
После выступления из Вены мы нигде не видели ни следа, ни признака врагов: только трупы и падаль вдоль дорог, разгром и жесточайшее разорение страны. Те же немцы, которые, пока мы шли на помощь, так заискивали перед нами, льстили, унижались, называли избавителями, теперь обратились во врагов. Виной тому была в значительной степени человеческая жадность. Было всем известно, что мы захватили главнейшие палатки и сокровищницы визиря; и, хотя король впоследствии щедрой рукой раздавал направо и налево, предполагали все же, что в его руках сосредоточились баснословные богатства: говорили о целых ларцах жемчуга и драгоценностей и т. п. Первейшие европейские газеты, вышедшие после битвы, все приписывали королю, изображали его главным действующим лицом, а это чрезвычайно огорчало Лотарингского и прочих. О кесаре и говорить нечего: о нем снисходительно умалчивали.
Дальнейший поход наш к Дунаю и к мостам, которые мы сами должны были построить, отличался многими особенностями. Мы остались совершенно одинокими, ничего не зная о других союзниках. Нас предоставили судьбе. Мы не знали даже, каковы намерения немцев и как они собираются использовать победу. Король несколько раз посылал им напоминания, но встречал такую враждебность, холодность и желание отделаться, что в конце концов должен был рассчитывать только на собственные силы.
Король намеревался, захватив еще две или три крепости, вернуться. Ни на какую добычу, кроме пороха и пуль, мы не могли рассчитывать, но король говорил, что хочет вернуть Богу несколько оскверненных костелов, обращенных в мечети, и шел вперед едва ли не только ради такой цели. Всем было известно, что еще со времен первой осады Вены на башне святого Стефана, по настоянию турок, был водружен полумесяц; и, хотя впоследствии над ним водружен был крест, полумесяц все-таки остался, как символ унижения.
Король требовал теперь, чтобы немедля сняли полумесяц, так как все прежние трактаты уже ни к чему не обязывали. Старенберг обещал сейчас же послать на колокольню работников и сбросить полумесяц; но потом стал умышленно оттягивать, чтобы не казалось, будто полумесяц снят по воле польского короля. Таким образом, первою мыслью короля повсюду было низвергнуть полумесяц и водрузить крест. Но об этом ниже.
Довольно поздно, по пути к Дунаю, когда король уже перестал вспоминать о немцах, они подали о себе весть. Король, исполняя желание кесаря, послал ему в подарок пару чудных лошадей, которых выбрал сам. Послал с богатейшими наборами и седлами, осыпанными рубинами и смарагдами. А у одной поводья были с бриллиантами.
Кесарь, с своей стороны, либо одумался, либо постыдился нареканий за нанесенную королевичу Якову обиду, прислал ему, через одного из своих придворных, довольно приличную шпагу, осыпанную бриллиантами.
После гонцов, которые начали прибывать от князя Лотарингского, от кесаря и других имперских князей, как будто только теперь вспомнивших о нашем существовании, пришло известие о предстоящем приезде в армию самого генералиссимуса. За эти дни так затравили нас послами и гонцами, с которыми приходилось посылать ответы, что король не мог даже улучить минуты и отдохнуть с книгой; ибо чтение было всегда его любимейшим развлечением. У нас было с собой книг больше чем достаточно, и я всегда заботился о том, чтобы у постели короля лежала последняя начатая книжка. Но у него не было времени даже раскрыть ее. Чужие и свои ходатаи не давали ни минуты покоя; после убитых осталось много вакансий, и на них был произведен со всех сторон натиск.
Уже над Дунаем король получил из Кракова письма, весьма его порадовавшие. Из них мы узнали, что первую весть о победе королева получила в костеле и едва не упала в обморок от избытка радости. А стремя визиря, которое ей доставили в качестве трофея, она сейчас же велела повесить на том кресте, перед которым стояла на молитве.
Из Вены король получил сообщение от духовенства, что преподобный отец Марк д'Авинно отправился из Вены в Линц, а оттуда назад в Италию. Говорили, будто он громко и сурово выступал против столицы кесаря и его двора; жаловался на гордость, несправедливость и разврат придворных кругов, с которыми император либо не хотел, либо не мог бороться.
За нашими несчастными больными, которых везли за нами на частью выпрошенных, частью приобретенных за деньги барках, ухаживали ксендз Хацкий, Пеккорини и все, сколько их было, доктора и фельдшера. Больных было неимоверное количество; редко кто не переболел лихорадкой от скверной пищи и дурной воды. Раненые что ни день, то умирали сотнями. Только теперь мы собрались подсчитать наши потери, цвет павшего на поле брани рыцарства. Не было хоругви, под которой бы не насчитывались десятки выбывших из строя.
Теперь, когда стали прибывать немецкие князья, оказалось, что не только наш король чувствовал себя в обиде на неблагодарность австрийцев. Правда, он переносил оскорбление легко, непрестанно повторяя, что выступил в поход не ради кесаря, а ради креста Господня… Гораздо тяжелей переживал обиду князь Саксонский, ушедший со своим вспомогательным отрядом. Он видел в том величайшую несправедливость, что кесарь поблагодарил его кивком головы, а Старенбергу дал фельдмаршала, орден Золотого руна и сто тысяч талеров.
Кроме курфюрста Саксонского, который был крайне возмущен и никак не мог успокоиться, я слышал такие же речи от Капрары и Лесли. Оба принимали деятельное участие в освобождении столицы, жаловались и вели очень дерзкие речи:
— Зачем было приходить спасать его; пусть бы погиб со всей своею спесью.
Некоторые из них, тем не менее, потащились вслед за нами и встали под начальство короля, как, например, курфюрст Баварский. Когда догнал нас Лотарингский, он опять ежедневно стал бывать у нас. Но и у него ке было заметно никаких знаков кесаревой милости, ни даже чувства удовлетворенности. Был он, впрочем, тихий и скромный человек.
Насколько я помню эти дни, король от переутомления чувствовал себя не очень хорошо; собирался, добравшись до какого-нибудь города, полечиться и посоветоваться с Пеккорини, но и на это не хватило времени. Что касается лекарств, то их было достаточно. В числе другой добычи королю досталась личная аптечка визиря с разными бальзамами и редчайшими драгоценными снадобьями.
