— Да, Лэри, несчастны мы.
Теперь кузина тихонечко сходит со стола, тихонечко, вкрадчиво приближается, и пальчики ее — на волосах Павла.
— Разве если бы у меня были такие волосы и глаза такие, когда-нибудь плакала бы я?
Уже явная тень сердечности и расположения пробегает от ее глаз к взглядам Павлика. Чувствует он: неверны и неподлинны порхающие слова ее, а подлинно в них чувство, живое и милое, согретое сердцем женщины, хотя бы и потерявшейся, хотя и заблудшей.
Сжимает ее упавшие, потянувшиеся к нему руки Павел, приникает к ее коленям обиженной головой, и вот две слезинки выкатываются из глаз его, отравленных тенями горя, и судорожное рыдание потрясает грудь.
— Лэри, Лэри, как безрадостна жизнь!
Несколько мгновений он плачет покорно и тихо, и похолодевшие холеные пальчики лежат на его лбу, потом склоняется над ним встревоженная Лэри, и раздается шепот, тончайший, как паутинка, и словно золотой:
— Милый мой мальчик, милый и маленький, неужели и в самом деле так полюбили вы?
Молчат оба, словно в такт бьются два сердца, опечаленных одной болью, одним ударом любви.
— Да, Лэри, я полюбил на всю жизнь, а она не любит меня.
Гаснут, вянут в окнах лиловые дали осеннего вечера. Как громадные
черные пальцы, упираются в небо шесть фабричных труб, стемнились купола церквей, и старые крыши, крыши, прикрывающие своим безмолвием тысячи и миллиарды человеческих бед.
— Если бы, Лэри… если бы вы могли понять меня, я все бы вам рассказал.
— Рассказывайте…
— Нет, нет, вы не поймете, вы другого ищете в жизни. То, что мы ищем, далеко и чуждо вам.
— Кто это «мы»?
— Это я и Тася.
— Тася и есть та, которую любите вы?
— Та единая, которую люблю.
— Почему же вы сказали «мы», когда вас она не любит?
— Потому что любит она — и не может любить.
Совсем погасли и очернели лиловые дали. Над трубами всплыла туча, тяжкая, как черная ледяная скала, словно тысячеголовый зверь с шестью головами поднялся над нею, колыша крыльями. Молчание осеннего сумрака повисло над городом и людьми.
— Идите, Лэри, спасибо вам, но мы не поймем друг друга никогда.
Отступает Лэри к зеркалу, оправляет, прощаясь, шляпку.
— А не хотите ли вы, маленький, со мной прокатиться?
— Нет, Лэри.
— Мы бы прокатились по парку в этом чудесном сумраке, потом забрались бы в нашу забытую комнатку… Хотите, помните?
— Нет, Лэри.
— Может быть, я бы утешила глупого мальчика, который думает о белых крылышках, о чистеньких платьицах, о глазах голубиных, о вечном чувстве любви.
— Нет.
— Может быть, радость ему показалась бы милей печали. Может быть, вместо того чтобы о мертвом плакать, он засмеялся бы над радостью живой.
— Нет и нет, Лэри, милая, уходите от меня.
Встает с опечаленным, потревоженным лицом Лэри. Смотрит она сейчас чисто и невинно. Как преобразилась, — она в самом деле милая, у нее чуткое сердце.
Братски пожимает ей руку Павлик.
— Вы в самом деле милая, я хуже о вас думал, всего в вас я не понимал.
Тенью суровости покрылось лицо Лэри.
— Ну вот еще, не люблю я нежностей, не пристало мужчинам патоку разводить.
Уходит в своем изысканном наряде, уносит с собою какое-то скрытое тепло, и остается Павлик один.
«Заходить к вам я буду» — такие были слова ее. Что же, пусть порою приходит. Так пусто в душе Павла, она славная, пусть хотя временно заполняет пустоту.
На другой же день утром снова приходит навестить Павла кузина Лэри.
Он угрюм, он недоволен, и вдруг опять приходит кузина, до которой совсем нет ему дела. Павлу это неприятно, он хмурится, но так ласковы глаза Лэри, так не похожа она на прежнюю, что распрямляется сердце, и он улыбается.
— Вы не думайте, я к вам только на минуту, сидеть у вас я не буду, я просто пришла позвать вас пройтись.
— Куда пройтись? — все еще недружелюбно спрашивает Павел.
— Ах боже мой, ну, конечно, по улицам, солнце светит так ярко — редки такие осенние дни.
В самом деле, ей не сидится, она торопит, она отказалась даже от шоколада, который все же, как хозяин, должен был он ей предложить.
Тихо беседуя о бабушке (вот как изысканна в своих сюжетах Лэри), они выходят из квартиры; в вестибюле солнечно и ярко, молодая швейцариха с грудным ребенком раскрывает двери. Лэри щедра и оживленна, она мило беседует с женою швейцара, дает девочке золотой. Павлу все это нравится, все это словно его утешает, все легче становится ему с этой веселой, нарядной кузиной, услужливо открывает он дверь подъезда, пропускает Лэри с улыбкой, и сейчас же лицо изменяется и чернеет, он видит на тротуаре Тасю в вишневом костюме; его сердце поднимается к горлу, он бросает растерянный взгляд на Лэри и в то же время сам видит, что взволнована и Тася, — она низко опускает голову, застегивая кнопку жакета; руки ее дрогнули, она спешит пройти дальше, бросив странный взгляд на обоих: на Павла и даму его.
Обращает любопытное лицо на Павлика и Лэри:
— Кто она, эта бледная девушка? — Ее голос гибок и исполнен восхищения, ее мятое личико удивленно, так любит она красивые лица, что сама хорошеет, взглянув на них. — Эту прелестную девушку знаете вы?
— Она не девушка, а дама, — отвечает Павел и бледнеет. А глаза Лэри, зоркие глаза женщины, на нем, они пронзают его душу, эти взгляды, они выпытывают тайну, и так растерян от неожиданности Павел, что не может своего волнения скрыть.
— Да, конечно, я знаю ее, мы познакомились недавно…
И почти гневной стала кузина, обрывая цепь лжи немудрой, неспособной убедить:
— Зачем вы лжете? Не та ли это, о которой мечтаете вы?
Точно сговорившись, они идут быстро за Тасей, не Павел ее влечет, она, эта Лэри, в трепетном волнении ускоряет свои движения: ей хочется взглянуть в лицо ушедшей еще раз, она говорит, что должен Павел подойти поздороваться, пусть он познакомит ее.
Они настигают Тасю, они входят за нею в магазин. Тася рассматривает флаконы в заграничных этикетках. Лэри подталкивает Павла, тот должен подойти — и подходит к растерянной Тасе, а в это время около них уже веет спокойная улыбка Лэри, и лукаво-нежный голос ее окружает их, пряча первые минуты смущения.
— Я советую вам выбрать лучше Piver, mademoiselle.
Павел отступает и смотрит. То, что кажется ему странным, совсем не странно им двоим. Как быстро, в самом деле, знакомятся женщины. Тася быстро оправилась, они вместе разбирают флаконы, беседуя о преимуществах Piver над Hobigan, — ведь только сейчас они познакомились, а говорят непринужденно. Павел видит, что Тася словно рада вмешательству Лэри, оно избавляет ее от беседы о чем-то важном и обращает разговор к тому незначительному, о чем легко говорить.
— Я и не знала, что вы знакомы с детства! — щебечет Лэри. — Кузен очень со мною скрытен, я понимаю, конечно, его манеру хранить втайне прелестные знакомства (по-французски у Лэри это выходит не
