– Я делаю это исключительно в интересах справедливости, – ответил он. – Я не переношу лицемерных женщин, которые позволяют себе любые вольности, а сами без конца обвиняют в распутстве других, да еще твердят на все лады о своей добродетели, пытаясь обмануть весь свет. Я во сто раз больше уважаю женщин, распутничающих открыто; в них, по крайней мере, одним пороком меньше. И кроме того, должен вам сказать, что эта Люрсе сыграла со мной весьма злую шутку, злее и придумать трудно. Вы знаете госпожу де…? Очаровательное создание, достойное того, чтобы им заняться! Я представился, был принят, меня выслушивали благосклонно – словом, я чувствовал, что был убедителен. И что же? Является эта особа, и на сцену сейчас же выступают опасения, угрызения, сомнения; она внушает молодой женщине, что та губит себя, что я изменник, болтун и бог знает что еще. Словом, напустила такого дурацкого страху, что мы поссорились на целых три дня, и только сегодня я был возвращен из опалы. Скажите сами, разве такое прощают?
Рассказав еще несколько историй про госпожу де Люрсе, чтобы получше разжечь мое негодование против нее, он ушел. Госпожа де Мелькур заметила сильное впечатление, произведенное на меня речами Версака; не подозревая истинной причины этого, она пыталась переубедить меня, но ничего не достигла, и я отправился к госпоже де Люрсе с намерением отплатить ей самыми оскорбительными знаками презрения за нелепое понятие о ее добродетели, которое она сумела мне внушить.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Я вышел из дому с твердым намерением излить на госпожу де Люрсе полную меру заслуженного презрения. Я не желал ограничиться объяснением с глазу на глаз, считая, что так она слишком легко отделается; нет, надо было отомстить по-настоящему и для этого устроить один из тех публичных скандалов, которые губят женщину безвозвратно.
Воодушевленный столь благородными намерениями, которые позволили бы мне покарать лицемерку и начать светскую карьеру с подобающим блеском, я все же чувствовал, что едва ли сумею их выполнить. Впрочем, я был не настолько низок душой, чтобы долго лелеять подобный план. Кроме того, я отдавал себе отчет в том, что успешное осуществление этой жестокой затеи требует особых личных качеств или, по крайней мере, столь же блестящей репутации, какой пользовался Версак.
Поэтому я избрал легче исполнимый и более приятный для себя способ расправы. Я решил не подавать виду, что оскорблен, а, напротив, воспользоваться вполне ее нежным расположением ко мне, а потом, не теряя времени, изменить ей, пустив в ход весь арсенал оскорбительных выходок, измышленных завзятыми соблазнителями, и таким способом выразить ей свое презрение. Этот злодейский умысел казался мне и легким, и верным, и на нем я остановился. Я вошел к ней, чрезвычайно довольный тем, что придумал такую отличную кару, и в полной готовности сразу же приступить к ее осуществлению.
Я рассчитывал, и как будто не без оснований, что застану госпожу де Люрсе одну. Но, видимо, я настолько не угодил ей во время наших свиданий или же ей так хотелось набить им цену, что она решила подвергнуть меня испытанию, принимая в тот вечер всех докучных посетителей, каких судьбе угодно было ей послать. Вообразите мое удивление, когда я увидел во дворе карету Версака. Это было для меня так неожиданно, что я не поверил своим глазам. Между тем это был точно экипаж Версака. Войдя в гостиную, я сразу увидел господина графа. Он не то что сидел, а скорее полулежал в кресле и ослеплял госпожу де Люрсе великолепием своего наряда и всей своей особы, ведя беседу в самом развязном и до дерзости фамильярном тоне.
Пытаясь обмануть наблюдательность Версака, маркиза приняла меня чрезвычайно холодно, но я заметил, что при моем появлении на губах его мелькнула насмешливая улыбка, – он, видимо, угадал цель моего визита. Я сел, чувствуя себя застенчивым и неловким, что всегда происходило со мной на людях, а тем более теперь, в присутствии Версака. Он же, нимало не смутившись, продолжал небрежно цедить слова:
– Вы совершенно правы, маркиза, – говорил он, – кончился век великой любви, и я, право, не знаю, стоит ли уж так сожалеть об этой утрате. Великая страсть, безусловно, – нечто весьма почтенное, но что она дает, кроме обоюдной скуки? Нет, я считаю, что нельзя насиловать свое сердце. Возьмите меня: лично я никогда так не жажду перемен, как в тех случаях, когда меня стараются удержать.
– Верю вам, – отвечала госпожа де Люрсе, – но как бы вы поступили, если бы заметили, что перемен жаждет ваша возлюбленная?
– Я разлюбил бы ее еще скорее, – ответил Версак.
– У вас, безусловно, на редкость нежное сердце, – сказала она.
– О, сударыня, – возразил он, – в этом отношении я ничуть не отличаюсь от других. Все мужчины стремятся к наслаждению и ни к чему иному. Нельзя поручиться, что та или иная женщина будет вечно дарить нам наслаждение и мы будем ей вечно верны. Поверьте, маркиза, ни один из нас не свяжет себя даже с самой очаровательной женщиной, если ему поставят условие быть ей верным навеки. Мудрость велит не только не заключать подобного договора, но, напротив, всячески его избегать. Конечно, влюбленные клянутся друг другу в вечной любви, но жизнь показывает нам столько примеров обратного, что мы не пугаемся: это не более чем галантный оборот речи, сродни мадригалу, о котором никто не вспоминает, когда представляется случай доставить себе радость перемены.
– Меня удивляет только одно, – сказала госпожа де Люрсе, – как при подобных взглядах, которых вы отнюдь не скрываете, при вашей привычке быть неверным из принципа, при вашей скандальной манере поддерживать и рвать любовные отношения, находятся настолько безрассудные женщины, чтобы считать вас достойным любви?
– А я, – холодно отвечал Версак, – не нахожу в этом ничего удивительного; было бы странно, если бы женщины не любили нас за недостатки, которые роднят нас с ними и спасают от нашего презрения. Мы непостоянны, говорите вы; а вы-то разве постоянны? Вы утверждаете, что мы рвем любовные отношения скандальным образом. Этого я, право же, не замечал: по-моему, мы рвем их по возможности без шума, так же как и завязываем; если это не проходит незамеченным, то не всегда по нашей вине.
– Прикажете понимать так, что женщины сами компрометируют себя? – спросила госпожа де Люрсе.
– Несомненно, сударыня, – ответил он. – Есть, конечно, женщины, стремящиеся держать свои слабости в глубокой тайне; но сколько таких, которые любят нас только затем, чтобы это стало известно, и сами спешат оповестить весь свет о своем падении.
– А госпожа де***? – сказала маркиза. – Она так нежно любила вас и так горячо желала скрыть это от людей. Что же, разве она сама погубила себя? Кто из вас кричал направо и налево об этой связи?
– Ни она, ни я, – возразил Версак, – и мы оба. Она боялась огласки, я был того же мнения и тоже ее страшился. Но знаете как бывает? Вокруг нас глаза, которые трудно обмануть; люди заметили, что мы любим друг друга. Как мы ни старались уберечь нашу тайну, они стали говорить о том, что видели; напрасны были все мои усилия не допустить скандала, соблюсти приличия, даже пожертвовав собой. Все были уверены, что я влюблен, потому что я и в самом деле был влюблен. И так бывает всегда, даже с самыми осторожными любовниками.
– А я все-таки считаю, что вы ошибаетесь, – сказала она, – я знаю случаи, опровергающие ваше мнение.
– Глубокое заблуждение! – возразил Версак. – Женщине часто кажется, что никто не догадывается о ее поступках – и только потому, что мы хорошо воспитаны и делаем вид, что ничего не замечаем. Но одному богу известно, как подробно обсуждаются в свете эти тщательно скрываемые сердечные тайны; я, например, не могу похвалиться особенной проницательностью, а между тем даже от меня ничто не ускользает.
– Еще бы! – воскликнула госпожа де Люрсе насмешливо. – Кто же сомневается!
– Ах, боже мой, маркиза, – ответил Версак, – если бы вы только знали, что мне подчас удается подметить, вы были бы лучшего мнения о моей наблюдательности. Например, совсем недавно я был у одной высоконравственной дамы, умной женщины, чьи увлечения скрыты под маской величайшей сдержанности, чьи былые ошибки забыты и сменились добродетелью и благоразумием. Согласитесь, – добавил он, – что такие женщины существуют. Так вот, я беседовал наедине с дамой подобного добродетельного склада. Но вот входит любовник; его принимают холодно, как малознакомого человека, – и все же глаза ее при этом блеснули, голос смягчился; молодой человек, совсем еще не оперившийся птенец, смущен до оцепенения, а я… Я все видел, все понял и поспешил уйти, чтобы поскорее разнести новость по всем гостиным.
