материнским инстинктом – я смог бы превратиться в заносчивого человека. Похоже, что все, за что я брался, мне удавалось.
Через несколько дней после отъезда деревенского старосты из Забытого ко мне пришел Лопатин. Он мял свою меховую шапку в руках и не знал точно, с чего ему начать. Я пришел к нему на помощь.
- Я знаю, ты снова был на допросе в Омске в штабе корпуса, Иван Иванович мне рассказал. Что случилось теперь?
Не отвечая, мужчина расстегнул свою армейскую шинель, вытащил из нагрудного кармана завернутый в газетную бумагу маленький пакет, осторожно снял бумагу и дал мне маленькую коричневую коробочку, а также документ.
В коробке был военный Георгиевский крест второй степени, а документ был приказом, согласно которому Лопатина повышали до чина фельдфебеля, за его особые заслуги.
- Все же, это большая радость, Лопатин, я тоже тебя сердечно поздравляю, ты отличный солдат.
Задумчиво и печально мужчина посмотрел на меня.
- Ты вовсе не рад этому?... Почему же нет?
- Мне даже стыдно, барин, очень стыдно. Такая высокая награда только за то, что я сопровождал вас, что я должен был стоять перед вашей дверью в карауле.
- Но что же тут постыдного, ты ведь выполнял свой долг и исполнял приказ как солдат, и теперь тебя за это наградили.
- Должен ли я был охранять именно вас? Да и охранял ли я вообще вас, разве вам не приходилось часто напоминать мне о моих обязанностях? Что было бы со мной, если бы вы тогда не затащили меня сонного в сани и не отвезли в Никитино? Нет, это стыд для меня, барин! Да и знаете ли вы, за что еще я получил высокую награду? Я не могу даже думать об этом, мне хотелось бы даже плюнуть в самого себя, если бы все это было правдой. Меня, среди прочего, спросили, есть ли у меня невеста; я подтвердил это и сразу добавил, что она работает горничной у вас. Внезапно все замолчали, долго смотрели и улыбались. «Однако, это тонко, блестяще, просто великолепно, Лопатин. За твою умную голову тебя наградят. Поэтому он также знает все в точности, что немецкий шпион делает», говорили мне, и допрос тогда внезапно закончился. На следующее утро мне вручили орден и документ о производстве в чин, офицеры хлопали меня по плечу, и господин Попов, ваш знакомый, подарил мне даже двадцать пять рублей как вознаграждение. Я стоял совсем сбитый с толку и все время хотел сказать, что я не собираюсь через свою невесту шпионить за вами, но я ничего не сказал, другие все время что-то говорили мне, я слышал только похвалу, снова и снова меня хлопали по плечу, я должен был есть и пить, пока я не уехал.
Медленно солдат положил угасшую сигарету на стол, на лице его была написана полная беспомощность. Тяжко он порылся в карманах и достал красный носовой платок. В нем была завернута купюра. Он разгладил ее и положил на стол возле сигареты.
- Я не хочу и этих денег, дорогой барин, я, все же, не предал вас. Ведь я не Иуда, великий Боже! Я глуп, как мы все тут, доверчив, наивен, да, наверняка..., но не предатель... И он отодвинул купюру, которая означала для него маленькое состояние, подальше от себя и охватил лицо руками.
Я встал и подошел к нему, глубоко потрясенный этой безграничной честностью. Мне понадобилось много времени, пока мне удалось убедить его взять все же себе эти деньги, объяснив, что он не предал меня.
Как солнце после грозы проявляется медленно между облаков, так улыбка скользнула только смущенно и неуверенно по лицу мужчины. Наконец, он опустошил рюмку водки одним глотком и выпрямился.
Но когда я подал ему на прощание руку, его медвежья шапка снова путешествовала из одной руки в другую.
- Ну, а теперь, что у тебя все же еще лежит на душе, Лопатин, скажи спокойно, может быть, я смогу помочь тебе?
- Моя невеста... в положении, – едва слышно произнес он. – Черт искусил меня, и я...
Пристыжено стоял он передо мной, как большой ребенок, который не знает, что ему делать.
- Ну, так тогда тебе как раз и пора жениться на своей невесте, Лопатин, или ты сам не хочешь этого, или она не хочет?
- Я совсем не спрашивал ее, барин, мне было так стыдно спросить ее... я не знаю, что делать, – он посмотрел на меня, и я прочел большую, невысказанную просьбу в его глазах.
- Ступай пока, мой дорогой, я поговорю с твоей Ольгой, и сегодня вечером ты снова придешь ко мне.
Он медленно вышел, не застегивая шинель и не надевая свою медвежью шапку.
Я позвонил, пришла горничная.
- Ольга, тут только что был Лопатин, он попросил меня, чтобы я поговорил с тобой. Он рассказал мне все, так как он хочет на тебе жениться.
Внезапно девочка упала передо мной на колени, и заплакала, громко всхлипывая. – Смилуйтесь надо мной, барин, ради Бога, смилуйтесь, я согрешила... я согрешила...
- Давай, вставай, не плачь! Передо мной ты не должна стоять на коленях. Радуйся, что ты можешь любить, так как это милость. Ты не должна стыдиться своей любви, мы все – грешные люди, только перед твоим Богом ты должна суметь ответить за это. Ты должен обещать ему, что будешь жить для своего ребенка и своего мужа.
- Я клянусь в этом вам, барин, перед Богом! – и девочка крестилась сквозь слезы и смотрела на икону.
Когда вечером вернулся Лопатин, он нашел его невесту сияющей. Покраснев, оба поцеловались. В их любви было что-то глубокое, земное, нечто естественное, как у животных.
- Ради тебя, Саша, я пошла бы нищенствовать по всей святой Руси, с тобой я хочу вынести горе и нужду, – говорила Ольга и нерасторопно гладила своему возлюбленному взъерошенные волосы.
Мужчина не мог выразить свои чувства словами, он тяжело дышал, стоял неподвижно, в руках еще держа свою медвежью шапку, только его честное, открытое лицо и глаза сияли.
- Завтра мы идем к попу, – произнес, наконец, он и внезапно принялся обнимать и целовать свою невесту дико и безгранично. Потом он встал и засиял от счастья. Его шапка лежала небрежно на полу. Теперь он сжимал кулаки, мышцы лица распрямились, и он бросился на меня. Он обнимал меня и со всей силой прижимал меня к груди, целовал меня в щеки. Он тяжело дышал.
- Барин, мой дорогой барин... И с этими словами он обнимал меня снова.
- Если Бог подарит мне сына, то я назову его твоим именем, барин, Федя, и ты должен стать его крестным.
Этим вечером отпраздновали помолвку. Никто из гостей не пришел ночью домой. Только на следующий день в полдень можно было видеть, как они шатались по улицам.
Лопатин и Ольга получили двухнедельный отпуск. Фаиме подарила им деньги, большую корзинку с провизией и соответствующее количество спиртного для «обмывания».
По инициативе учреждений военной администрации и полиций в гимназии провели благотворительный праздник в пользу военнопленных.
Залы и многие классные комнаты были ярко освещены, натоплены и вычищены. «Церемониймейстером» стал унтер-офицер Вильгельм Зальцер. С помощью немногих средств он как фокусник смог внезапно превратить помещения в маленький лес. Всюду видны были деревья и кусты, между ними столы, стулья и скамьи. В актовом зале в середине стояло несколько елок, плотно сдвинутых, вокруг них столы с блюдами и импровизированная лотерея. На подиуме восседал Дайош с его венграми.
Когда Фаиме и я отдавали наши пальто в гардеробе, лагерный староста и унтер-офицер Зальцер подбежали к нам и приветствовали нас. Лестница вела в зал.
Дверь вскоре открывается. Я вижу, как Фаиме в сопровождении двоих унтер-офицеров идет через широкую танцплощадку, как генерал быстро встречает ее и целует ей руку. Он говорит с нею, оба оглядываются, и вот они уже обнаружили меня. Они смеются и подходят ко мне.
- С вашим ростом трудно спрятаться! – и его превосходительство тянет и меня на танцплощадку.
Он берет под руку Фаиме и меня, унтер-офицер Зальцер ведет нас в угол, где уже сидят Иван Иванович и его жена.
