руки и целует ее нежно и с полной преданностью... в лоб
В следующее мгновение я вижу, как Фаиме, совсем сконфуженная, подбегает ко мне. Я встречаю ее, поднимаю ее на руки, она охватывает мою голову обеими руками и целует меня.
Наступает бесконечный шум, аплодисменты, слышатся крики «браво!». С девочкой на руках я иду к генералу, тогда к казначею лотереи, которому Фаиме передает деньги. Он пожимает ей руку, потому что он в таком же восторге, как и все присутствующие.
«Вечер в лесу» надолго запомнился жителям Никитино.
Зимней монотонности, на которую местные снова и снова жаловались, я вовсе не замечал. Каждый день использовался с толком, и даже если я довольно часто и говорил сам себе, что это могло бы быть иначе, то я, все же, вполне представлял себе, что, будучи пленным, я добился для себя действительно значительной свободы. Можно было жить, было что есть – и война тоже однажды должна была закончиться.
По утрам я усердно тренировался на боксерской груше и делал гимнастические упражнения, чтобы сохранить свежесть и гибкость тела. После утреннего завтрака следовала маленькая прогулка, потом следовали занятия с Фаиме. Девочка очень усердно учила немецкий язык. Книги международной литературы, классиков и другие прибыли некоторое время назад, а я, со своей стороны, получал стопку газет и журналов всякого рода, а также технические сообщения. Если эти сообщения достигали своей цели, то через немного дней они отправлялись в библиотеку товарищей.
После обеда следовал краткий доклад о событиях в лагере для пленных. Он был почти всегда одинаков, ведь что могло произойти в Никитино при морозе в 30-40 градусов. Потом было совещание о подготовке к Рождеству, я посещал несколько инстанций, как и пекарей, мясников, женщин, вязавших шерстяные носки, чтобы вовремя получить все заказанное. При этом не всегда все шло гладко, так как нашей единственной связью с миром была почта, а она иногда не справлялась при жутком морозе. Если после обеда не было никакого обсуждения, то мы шли кататься на санях или на коньках или выводили бодрую Кольку из конюшни для короткой санной поездки. Во второй половине дня при кофе и пирогах сидели в «родном углу» и внимательно слушали Дайоша Михали.
Вечерами Дайош нередко устраивал концерты, на которых исполнялись только классические произведения.
Таким проходило время до Рождества.
Лопатин готовился к свадьбе. Все говорили об этом, и его свадьба должна была стать большим праздником. Ольга все больше витала в облаках, часто становилась забывчивой – но мы все желали ей счастья, так как она была сиротой и прожила тяжелую, полную забот жизнь.
Примерно за восемь дней до свадьбы однажды вечером Иван Иванович вместе с Лопатиным ворвались ко мне.
- Не хочешь пойти на охоту? Волки порвали сегодня ночью двух лошадей, корову и трех собак. Больше нельзя защититься от проклятых бестий. Я привел тебе для этого Лопатина, он в этом деле мастер, «лукаш», как его называют, я уже часто с ним охотился, кроме того, он с удовольствием заработает к свадьбе еще несколько рублей, и это, наконец, самое важное, ведь женятся не каждый день, иногда только один раз в жизни. Итак, скажи, ты хочешь поохотиться?
- Конечно, Иван, очень хочу, я этому очень рад!
- Я думаю, все же, Федя, ты ведь умеешь стрелять, правда? Ты уже держал в руке ружье. Я прав, или?
- Разумеется! – отвечаю я.
- Ну, это, однако, возможно, почему бы и нет? В армии, как известно, учат стрелять, но вовсе не в дичь и волков. Итак, дело совсем простое, Федя. Лопатин окружит проклятых волков, и ты очень удобно подъедешь, станешь так, куда мы скажем, зверюги по очереди будут нестись мимо тебя, а тебе понадобиться лишь стрелять, совсем просто, не так ли? Тебе даже напрягаться не понадобиться. Эта охота, естественно, не совсем безопасна, если волк почует тебя, но... Ты должен как раз точно целиться сохранять спокойствие и нажимать на курок в правильный момент, тогда все получится. Впрочем, у твоего хозяина есть превосходное немецкое ружье; где она хранится у мерзавца, ни одному черту не известно, но, наверное, он забрал ее у одного из убитых постояльцев его прежнего ночлега, и, вероятно, им даже был какой-то немец, который хотел поохотиться в Сибири. Скажи ему, чтобы он дал тебе это ружье, иначе я прикажу его повесить, а также патроны, десять – двадцать штук, так как я не знаю, как хорошо ты стреляешь. Надо надеяться, как минимум одно попадание у тебя будет!
Лопатин был превосходным «лукашом». Это наименование происходит от имени «Лука», так звали одного крестьянина, ставшего знаменитым, который прославился в Псковской губернии своими неподражаемыми способностями окружать лис и, особенно, волков, в охотничий круг. Он передал свое искусство окружения своим сыновьям, те за большие деньги продали его другим. Но не каждый мог быть хорошим «лукашом», для этого обязательно требуются чрезвычайный талант и почти безошибочная оценка территории. Пропитанные керосином пестрые матерчатые тряпки нужно было выложить широким кругом вокруг лежбища волков на земле, на кустах, под маленькими деревьями и ветвями. Волк не может вынести запах керосина, бросается назад, особенно, если тряпки колышутся на ветру. Точно такой же трудной, как и искусство «обвешивания тряпками» была, однако, расстановка стрелков, так как окруженное животное выходило не в любых, а в большинстве случаев на хорошо закрытых местах или в низинах.
Лопатин сообщил мне об удавшемся окружении с откровенной радостью. Мы отправились, едва рассвело. Он взял с собой своего двоюродного брата Кузьмичева и еще одного крестьянина. Всего чуть больше часа поездки, и мы должны выходить. Мы привязываем лошадь и на лесных лыжах пробираемся через действительно глубокий снег.
- Барин, вы становитесь здесь, – говорит мне Лопатин, – смотрите, старайтесь стрелять в волков не спереди, потому что теперь, при таком морозе, они голодные и дикие, поэтому очень опасны. Кроме того, мех животных очень плотный, и вам придется стрелять в каждого зверя по два или даже по три раза. Волки выносливы. Но если вы, по возможности, сможете выстрелить им в след, то пуля пройдет против шерсти, и у вас будет куда лучший успех.
Мужчины исчезают в заснеженном лесу. Я остаюсь один, посреди глубоко свисающих ветвей дерева. Вокруг себя я вижу свежие волчьи следы.
Ружье заряжено, и я жду загона.
Из далекой дали звучит голос Лопатина, доказательство, что загон начался. Я слышу удары палок по стволам деревьев, я знаю, они приближаются очень медленно, потому что исследуют каждый заснеженный куст, каждый маленький угол, каждое сомнительное, засыпанное снегом место. В середине Лопатин, двое других идут справа и слева от него на расстоянии нескольких шагов.
Там приближаются волки!
Они подкрадываются гуськом и проносятся всего в тридцати шагах от меня.
Мой первый выстрел трещит по лесу. Массы снега на деревьях почти глушат звук.
Я забыл совет, выстрелил слишком быстро и попал в вожака спереди, потому что он лает на меня, почти как собака, скалит зубы, сгибается, трясет головой, и скачками убегает прочь немного в стороне от меня, в то время как стая снова исчезает в лесу.
Второй выстрел, и животное обрушивается, вздрагивает хвостом, задними ногами, валится в снег, и я вижу темно-красную кровь, потом серая собака застывает.
Ружье быстро перезаряжено, перчатки небрежно лежат в снегу. С напряжением я озираюсь по сторонам, так как теперь стая может прибежать с другой стороны. Я должен быть очень внимательным.
Правильно, вот они снова. Едва заметные, почти вплотную касаясь животом снега, скользят серые тени, сами покрытые легким слоем снега. Я позволяю им пробежать сбоку.
Снова выстрел гремит; последний волк обрушивается, другие как тени несутся прочь. Пораженный зверь больше не двигается, его последние судороги застывают, и я снова вижу кровь на девственно белом снегу.
И опять я стою в засаде с заряженным ружьем.
Стук приближается только очень медленно, проходит уже продолжительное время, но ничего больше не двигается под заснеженными ветвями. Теперь я больше не чувствую холода, хотя собственно стоит
