жизнь. К сожалению, у вас, женщин, нет такой возможности.
– Это верно. – Софи завозилась с простыней, которой были укрыты их ноги. – Тогда я не знала, что моя мама была отвергнута ее семьей, когда она вышла замуж за отца. У нее были богатые родители – кажется, они сколотили себе состояние на пиломатериалах или чем-то подобном. Они не признали моего отца и, так как не одобряли его занятие, отказались от мамы после того, как она вопреки их воле вышла за него замуж.
– Не понимаю таких людей.
– Я тоже.
– Можно подумать, у них слишком много дочерей, раз они позволяют себе ими бросаться.
Софи хихикнула.
– Мои родители жили бедно. На мой взгляд, они никогда не были счастливы. Трудно сказать почему. Мама пожертвовала всем ради отца, но мне кажется, он не оправдал ее надежды. – Она глубоко вздохнула.
– Наверное, в твоем доме было не слишком уютно.
– Ты прав. – Она взглянула на него с кривой усмешкой, и сердце Габриэля наполнилось жалостью. – Если можно назвать домом наши временные квартиры. Мы путешествовали в фургоне, запряженном большой костлявой клячей по имени Джинджер. Впрочем, иногда мы останавливались у моего дяди Джерома в Канзас-Сити. Я воображала, что это наш собственный дом. Конечно, ему было далеко до особняка Миллхаусов, и все же это было постоянное жилище.
Он кивнул:
– Возможно, это была одна из причин, по которой в твоей жизни появился Хорн.
Она вздохнула:
– Наверное…
Габриэль выждал несколько минут, потом спросил:
– Когда он узнал, что ты носишь его ребенка, он не предложил тебе выйти за него замуж?
– Бог с ним, конечно, нет. Он был страшно напуган. В то время я не могла понять почему. Он сбежал от меня ночью. Не оставил даже записки.
– Негодяй! – Если бы этот сукин сын повстречался ему на пути, он отстрелил бы негодяю причинное место, прежде чем положить конец его никчемному существованию, а потом и все остальное, чтобы продлить его агонию. Габриэль еще никогда не испытывал такой жажды мести. Вот что делает с человеком любовь! – Ты, наверное, сильно страдала?
Софи кивнула:
– Да. Я была… раздавлена. В буквальном смысле. У меня было такое чувство, как будто он вырвал сердце из моей груди и растоптал его сапогами.
– Могу себе представить. – Он долго молчал, сжимая ее в объятиях, словно хотел влить в нее свои силы. – А мисс Джунипер уже тогда была твоей сторонницей?
– Да. – Софи улыбнулась без тени иронии. – Джунипер Мадригал – самый лучший человек на свете, Габриэль. По правде сказать, мне кажется, что она просто святая.
– Я в это верю, – искренне сказал он.
– Она ни разу не укорила меня в том, что случилось. Наоборот, она без конца твердила, как чудесно иметь в семье малыша и как долго она мечтала об этой минуте. Она спасла мне жизнь. Если бы не она… я, наверное, покончила бы с собой.
– И я не удивляюсь. – Он передернулся при мысли о том, что его красавица Софи могла умереть, так и не увидев жизни. – Теперь я буду еще больше ценить мисс Джунипер.
– К тому же она помогла мне рассказать родителям о том, что случилось.
– Наверное, это было нелегко.
– Странно, но это было легче, чем я думала. Узнав о моей беременности, родители стали больше любить друг друга. У них словно открылось второе дыхание.
– Вот как? – Он слегка отодвинулся и уставился на Софи.
– Да. Это было несколько неожиданно. Мое горе сблизило их. Они жалели меня и сочувствовали. Впервые я поняла, как сильно они любят друг друга и через какие муки им пришлось пройти, чтобы быть вместе.
Габриэль на минуту задумался. У него отлегло от сердца.
– Какая удивительная история!
– Ты так считаешь? – засмеялась Софи. Покачав головой, она передернулась, словно пытаясь избавиться от неприятных воспоминаний. – Это было ужасно.
– Да, я понимаю. Но вместе с тем твои родители заново обрели друг друга, и это здорово.
– Да. А я обрела Джошуа.
Габриэль глубоко вздохнул:
– Ты обрела Джошуа.
– Он был чудесным ребенком и выглядел старше своего возраста. Представь себе огромные голубые глаза, как у Джунипер, и красивые темные брови и ресницы. Он не был сморщенным малышом.
