существующую систему, разъедая ее.
— Он оскверняет правосудие.
«Оскверняет». Наверное, это во мне говорит мерло.
— О, Самец! — воскликнула Люси, и я буквально увидел, как она улыбается. — Правосудие не имеет никакого отношения к справедливости. Ты ведь и сам знаешь.
Допив мерло, я выключил плиту под соусом. Соус получился густым, с кусочками помидоров, оливками и изюмом. Я занимался готовкой, хотя есть мне совершенно не хотелось. Наверное, мне просто надо было найти себе какое-нибудь полезное занятие.
— Разумеется, знаю, однако это неправильно.
— Юриспруденция есть состязательный процесс, во время которого правосудию надлежит оставаться в рамках определенных юридических норм и следить за завершением игры. Правосудие — это окончательный вердикт. Оно не связано с понятиями добра и зла. Правосудие обеспечивает порядок. Но только люди способны обеспечить то, что ты называешь справедливостью.
— Господи, Люсиль, как я хочу, чтобы ты была здесь! — тяжело вздохнул я.
— Знаю. — Она говорила так тихо, что я с трудом разбирал слова. — Но ты по-прежнему Величайший в Мире Детектив, мой сладкий. Этого у тебя никто не отнимет.
И тут я неожиданно для себя улыбнулся.
Какое-то время мы оба молчали, затем Люси сказала:
— Помнишь Трейси Маннос с Восьмого канала? Мы познакомились на приеме у Грина.
— Конечно. Она управляющий директор.
— Трейси позвонила мне на прошлой неделе. Договорилась о том, чтобы филиал их студии в Батон- Руж сделал пробную съемку с моим участием. Увидев результат, она предложила мне работу в качестве штатного юридического обозревателя.
— В Батон-Руж? — спросил я.
— Нет, Элвис. У вас в Лос-Анджелесе.
Я лишился дара речи. Казалось, мерло шибануло мне в голову.
— В деньгах я только выиграю, и мы будем ближе к тебе, однако это такой серьезный шаг… — В голосе Люси сквозила неуверенность.
— Ты переедешь в Лос-Анджелес? — спросил я, не в силах поверить собственным ушам.
— Мне надо хорошенько подумать. Есть Бен. Есть мой дом и мои друзья. И я не знаю, как быть с Ричардом.
— Пожалуйста, соглашайся. — Мой голос звучал хрипло.
Люси снова умолкла. Наконец она произнесла:
— Я пока еще ничего не решила. Я должна подумать.
— Я сказал Джо, что собираюсь перебраться в Батон-Руж.
Еще одна пауза.
— Это правда?
— Да.
— И ты готов на это пойти?
— Да.
— Почему?
— Ты же знаешь, Люси. Потому что я тебя люблю.
Люси долго молчала, а когда наконец заговорила, то в ее голосе появились радостные нотки.
— Мне нужно подумать.
— Позвони мне завтра.
— Возможно, к завтрашнему дню я еще не буду знать ответ.
— А ты все равно позвони.
— Я тебя люблю, Самец, — сказала Люси. — Не забывай об этом.
Люсиль Шенье положила трубку, а я лежал на полу кухни и улыбался, уставившись в потолок. И вскоре до меня дошло, что я наконец придумал единственный способ сделать так, чтобы в отношении Джонатана Грина восторжествовала справедливость.
Или, по крайней мере, справедливость в первом приближении.
Глава 39
Для начала я позвонил Эдди Дитко. Он приехал вечером; кашлял, шмыгал носом, но с радостью поужинал спагетти с соусом «Путанеска» и выслушал мой рассказ о событиях в ангаре под ретрансляционными вышками, старательно записав каждое слово. Когда я закончил, Эдди торжествующе ухмыльнулся и сказал, что может гарантировать целый подвал на первой полосе.
— Да, когда все всплывет наружу, поднимется большая шумиха, — хмыкнул он.
— На это и рассчитано.
После ухода Эдди я позвонил Трейси Маннос, и та уже в двадцать минут одиннадцатого связала меня с Лайлом Стоджем. Лайл и Марси вели не только пятичасовой, но и одиннадцатичасовой выпуск новостей. Лайл страшно обрадовался моему предложению дать интервью.
— Нам уже давно не терпится услышать ваши комментарии относительно данного дела! — воскликнул он. — Вы сможете подъехать в студию к одиннадцати часам?
— Нет.
— А если завтра, в пять вечера?
— Буду у вас. — Пятичасовой выпуск новостей собирает самую большую аудиторию.
Я позвонил всем, кто когда-либо брал у меня интервью для газет, радио и телевидения, и всем, кто собирался это сделать. Ночь и следующее утро я провисел на телефоне, и все изъявляли готовность побеседовать со мной. Я позвонил Питеру Алану Нильсену и Джоди Тейлор и спросил, смогут ли они связать меня с ответственными за выпуск новостей на телевидении, и они, разумеется, обещали это сделать. Даже в «Дейли вэрайети»[42] желали взять у меня интервью. Все хотели знать, купился ли я на слова Теодора Мартина, все хотели знать, что произошло в ангаре под ретрансляционными вышками, и все по-прежнему считали меня героем из команды Грина, на что, собственно, и надеялся Джонатан Грин, когда обнимал меня за плечо на пресс-конференциях. Я отвечал, что с преогромной радостью расскажу о том, как все было в действительности, особенно в прямом эфире.
К трем часам дня я дал одиннадцать интервью, вручив каждому журналисту копию дополнения к соглашению о вознаграждении, заключенного Грином с Теодором Мартином. На вечер было запланировано семь интервью, и это был еще далеко не конец. Хотя копий дополнения должно было хватить на всех.
В двенадцать минут четвертого я поставил машину под запрещающим знаком напротив здания конторы Джонатана Грина на бульваре Сансет и вошел внутрь. Проскочив мимо секретарши, я взбежал вверх по лестнице и протиснулся сквозь толпу помощников, курьеров и прочего обслуживающего персонала. Мне в глаза бросилось отсутствие охранников в синих блейзерах, но я предположил, что те, кто не был убит под Болдуин-Хиллз, были уволены. Грин стремился дистанцироваться от Керриса.
Оператор «Взгляда изнутри» и звукооператор стояли перед кофейным автоматом и беседовали с миниатюрной женщиной. Увидев меня, оператор вылупил глаза, а звукооператор выронила стаканчик с кофе.
— Что вы здесь делаете? — спросил оператор.
Схватив за руку, я привлек его к себе.
— У вас в этой штуковине есть кассета?
— А то как же.
— Вам это понравится.
Звукооператор поспешила следом за нами.
Кабинет Джонатана Грина занимал всю восточную половину четвертого этажа. Деловитая женщина лет сорока попыталась было сказать, что туда нельзя, но я проскользнул мимо нее и толкнул дверь, вот
