Попов сменил в мае 1945 года умершего А. С. Щербакова и до какого-то момента был, похоже, деятелен, исполнителен и Сталина устраивал. Но то же можно было сказать и о Вознесенском… И о Кузнецове… И вот теперь после них надо было что-то делать уже с Поповым.
Заканчивая письмо, московские коммунисты писали:
«Неужели Политбюро не займется проверкой деятельности Попова. Хотя бы проверили указываемые нами факты. Неужели сигналы масс не нуждаются в проверке. Мы не клеветники.
<…>
Мы считаем, что если Политбюро ЦК не прислушается к голосу низов в деле Попова, то люди, знающие дела Попова, потеряют веру в существование партийной истины».
И Сталин прислушался, да и могло ли быть иначе! К тому же он уже и сам не раз строго говорил с Поповым. Была назначена комиссия Политбюро в составе Маленкова, Берии, Кагановича и Суслова, и в результате ее работы Попов был снят с партийных постов и назначен министром специально созданного «под него» Министерства городского строительства СССР. С марта по декабрь 1951 года он был министром сельскохозяйственного машиностроения, позднее — директором авиационного завода в Куйбышеве, послом в Польше…
В постановлении Политбюро об освобождении Попова было сказано, что обвинения анонимных авторов письма в адрес Попова в части «разгона проверенных кадров МК и Моссовета и в насаждении… на ответственные участки в партии своих людей» не подтвердились, но вряд ли это было так. Во всяком случае никто из упоминавшихся в письме как креатуры Попова, славы себе впоследствии не добыл, а кое-кто «проявил» себя скорее недостойно.
Но Сталин до последнего верил в лучшее в людях, однажды вошедших в круг его сотрудников. К тому же в «деятельности» возомнившего о себе Попова не было политического аспекта — в отличие от деятельности «ленинградцев», что Сталин, конечно, учел. Однако Попов уже не выправился, хотя работал на различных должностях до 1965 года, в котором вышел на пенсию (в 1968 году, 62 лет от роду, он умер).
Секретарем же ЦК вместо Попова 13 декабря 1949 года был назначен Хрущев, отозванный из Киева. Вряд ли в этой дате со стороны Сталина или кого-то еще был какой-то намек… Но дата оказалась, как сейчас говорится, «знаковой»… Хрущев рядом со Сталиным стал для ничего не подозревающего о том Сталина в обозримой перспективе смертельно опасным.
Небезынтересно, как через много лет после смерти и Сталина, и своего отца Никиты Хрущева дело с Поповым представил в своих «воспоминаниях» сын Хрущева Сергей. В его описании выходило, что Сталину-де доложили о существовании «московского» заговора, аналогичного «ленинградскому», во главе с Поповым. Сталин срочно вызвал Хрущева и «вручил ему кипу документов», якобы обвиняющих в антисоветской деятельности чуть ли не все московское руководство…
И Хрущев-де занялся расследованием, а когда Сталин через несколько недель поинтересовался результатами, Хрущев-старший «постарался убедить его, что донос липовый». Далее Хрущев-младший сообщал, что Попова-де «назначили директором завода, там он в глазах Сталина не представлял угрозы», и резюмировал: «…а следовательно, жизнь его (Попова. —
ЮБИЛЕЙНЫЙ для Сталина год заканчивался. И он был, как и все остальные годы его жизни, полон больших и малых проблем… Были среди них порой и проблемы «юбилейные», однако речь — не о сталинском юбилее. Десятого октября из Киева в Москву по «ВЧ» позвонил Хрущев — насчет празднования 10-летия присоединения Западной Украины. Он предлагал провести демонстрации и военные парады в Киеве, Львове и Ужгороде, заложить монументы, выпустить документальный фильм и… переименовать город Станислав в город Сталинокарпатск.
Телефонограмму передали Сталину на юг, где он с 5 сентября до 7 декабря был в отпуске, и Сталин все одобрил, кроме идеи переименования (лишь в 1962 году Станислав переименовали в Ивано- Франковск).
Туда же, на юг, Поскребышев переправлял и бумаги, подобные письму главного редактора журнала «Огонек» Алексея Суркова, где тот 18 ноября 1949 года просил санкции на публикацию в 50-м номере журнала статьи кинооператора М. Ошуркова «Незабываемые встречи» — о киносъемках Сталина.
Статья была написана в откровенно слащавой манере, и судьба ее оказалась той же, что и у хрущевской идеи со Сталинокарпатском.
Так что «отпуск» был для Сталина понятием весьма условным — и в «отпуску» дела большие и малые от себя не отпускали… Скажем, в Военно-Воздушных Силах и в Гражданском воздушном флоте участились катастрофы… И уже в «отпуску» Сталин думает о какой-то замене Вершинину в ВВС и Байдукову в ГВФ и 12 сентября 1949 года пишет Маленкову, что «Байдуков — хороший летчик, но как руководитель очень слаб» и что Вершинина можно бы заменить на Жигарева… И уже в сентябре 1949 года бывший второй пилот Чкалова 42-летний Георгий Байдуков отправляется — нет, не в ГУЛАГ, а на учебу в Высшую военную академию им. К. Е. Ворошилова, по окончании которой получит в 1952 году пост заместителя начальника Главного штаба войск ПВО страны по специальной технике.
Приходилось Сталину задумываться и о вещах, еще менее приятных, чем замена слабых руководителей… Так, в 1949 году встал вопрос о восстановлении отмененной 26 мая 1947 года смертной казни. В 1950 году она была восстановлена для «шпионов, изменников и диверсантов», и это было необходимостью — США все чаще забрасывали на территорию СССР именно диверсантов и все активнее разворачивали разведку против нас, пользуясь, в том числе, кадрами германских спецслужб — абвера и СД, а также резервами из «перемещенных лиц». Да и внутренние причины для ужесточения высшей меры наказания имелись.
В связи с последним замечу: Советский Союз времен позднего Сталина (не говоря уже о СССР конца 30-х годов) «продвинутые» «историки» подают как чуть ли не сплошной ГУЛАГ. В опровержение этого можно привести немало личных воспоминаний все еще живущих современников той эпохи. Скажем, мой отец в ответ на вопрос: «Вы что, чувствовали себя рабами?» лишь рассмеялся. К слову, как раз в 1949 году, в двадцать пять лет, он, молодой дежурный по горке станции Нижнеднепровск-Узел, вступил в ряды ВКП (б).
Можно в опровержение лжи о «ГУЛАГовском» образе жизни в послевоенном СССР привести и документы — сегодня в принципе доступные. Однако я познакомлю читателя всего лишь с одной дневниковой записью писателя Михаила Пришвина. Это был чисто личный дневник, в нем практически пет записей о политике, событиях в обществе и т. п. К тому же Пришвин не был очень уж взыскан тогда официальным вниманием и лаской. И это обстоятельство — если верить «историкам»-«демократам» — само по себе могло обеспечить ему внимание со стороны «органов». Так вот, 17 июля 1952 года Пришвин записал:
«Вчера поднимался молодой человек в гору с ведрами, увидел меня, поставил ведра на землю и подошел.
— Здравствуйте, Михаил Михайлович, я читал вашу книгу «Наша страна».
— Ну и что?
— Оказалось, вы и в Сибири были.
После того вышла заминка.
— А вы что делаете? — спросил я читателя.
— Я старший инспектор МВД.
— МВД, — сказал я, — это московская… а как дальше?
— Что вы, — отвечает, — какое московская, это на всю страну: Министерство внутренних дел.
Так мы и встретились и разошлись с моим читателем…»
Вот так «полицейская» держава, в которой образованный, развитой и несколько даже опальный (в те
