Мифы о 1945 годе

Смотришь, мы дошли бы не до Шпрее, а до Ла-Манша. Может быть, так бы надёжнее вышло?!

Но что поделаешь — Сталин был человеком неистребимого внутреннего благородства и рассчитывал, что хотя бы капля такого же благородства отыщется если не в сердцах политиканов типа Черчилля, то хотя бы в сердцах народов Европы, превде всего Советскому Союзу обязанных своим освобождением.

Каждый ведь судит о других по себе. И, как я понимаю, Сталин, жертвуя заманчивыми возможностями освобождения Европы и разгрома Рейха на собственных условиях, надеялся на благодарную память народов.

Он, как я понимаю, надеялся на то, что Европа и весь мир будут вечно помнить о вторичном примере воинского и политического благородства русских, обеспечивших в 1945 году союзникам по антигитлеровской коалиции «чудо в Арденнах» после того, как подвиг русских воинов в Первую мировую войну обеспечил тогдашним нашим союзникам по Антанте «чудо на Марне».

Увы, Европа забыла оба этих благородных союзнических акта России. Деды и отцы, освобождённые русскими и приветствовавшие русских, не смогли передать эстафету благодарности внукам и правнукам. Европейцы оказались недостойны надевд Сталина.

Вместо благодарной памяти — мелкая дрянь гнусной лжи, подлость исторического беспамятства и как итог — нынешние обвинения Европы в адрес как самого Сталина, так и Державы, им созданной и возвеличенной. Той Державы, которая освободила Европу в жестокой и кровавой борьбе с врагом.

Впрочем, отставим патетику в сторону и ещё раз обратимся к документам. Напомню, что когда на Крымской (Ялтинской) конференции Черчилль выразил благодарность Красной Армии за зимнее наступление 1945 года, Сталин заметил, что это было «выполнением товарищеского долга», и что «согласно решениям, принятым на Тегеранской конференции, Советское правительство не обязано было предпринимать зимнее наступление».

Сталин подчеркнул, что Советское правительство «считало это своим долгом, долгом союзника, хотя у него не было формальных обязательств на этот счёт», и что он, Сталин, «хочет, чтобы деятели союзных держав учли, что советские деятели не только выполняют свои обязательства, но и готовы выполнить свой моральный долг по мере возможностей».

Тактичный Сталин употребил формулу «по мере возможностей», но мы выполняли в 1945 году (как, впрочем, и в 1944-м, и в 1943-м, и в 1942-м, и 1941-м годах) свой союзнический долг чаще всего сверх всяких разумных возможностей.

На той же Крымской конференции в тот же день, 4 февраля 1945 года, за столом переговоров велись такие речи, что я, читая стенограмму от 4 февраля, не знал, смеяться или злиться.

Впрочем, пусть читатель судит сам.

Сталин, после того как высказал свои пожелания в отношении того, как союзные армии могут помочь советским войскам, спросил, какие пожелания у союзников имеются в отношении советских войск.

Для англосаксов понятие «морального долга» по отношению к чужакам (а русские для англосаксов всегда были чужаками) относится к абстрактным и не имеет реального смысла. Поэтому пожелания Сталина так и остались в основном пожеланиями. Что же до пожеланий Сталину, то Сталин сообщил Рузвельту и Черчиллю, что заместитель верховного командующего союзными экспедиционными силами на Европейском театре военных действий главный маршал авиации Теддер «высказал пожелание о том, чтобы советские войска не прекращали наступление до конца марта».

Сообщив об этом, советский Верховный Главнокомандующий сказал: «Мы будем продолжать своё наступление, если позволит погода и если дороги будут проходимыми».

Мы и продолжали своё наступление — как Сталин и обещал. Но ведь 1945 год — это не 1941 год. Все виды и рода войск Красной Армии были в 1945 году насыщены эффективной военной техникой, и непрекращающееся наступление в условиях непогоды и распутицы снижало эффективность действий авиации, бронетанковых сил, тяжёлых артиллерийских частей, да и мотопехоты.

А мы всё же наступали — в силу, в том числе, и морального союзнического долга.

Рузвельт разглагольствовал о том, что понимает, мол, что «каждый союзник морально обязан продвигаться с возможно большей скоростью», а Черчилль безмятежно заявлял, что причиной того, что союзники в Тегеране не заключили с Советским Союзом соглашения о будущих операциях, была «ихуверенность в Советском Союзе и его военных».

То есть англосаксы «тянули резину» с открытием Второго фронта до июня 1944 года, потому что были уверены в том, что могут спокойно готовиться к «освобождению» Европы за валом из трупов русских, единолично сдерживающих «тевтонов» в изнурительных битвах.

Вольно же после этого всякой «демократической» шушере рассказывать о том, что мы, мол, просто завалили немцев своими трупами!..

Да, наши потери были велики. Но были бы они такими огромными, если бы Рузвельт не на словах, а на деле, и не в 1945-м, а в 1942 или, хотя бы, в 1943-м году сознавал, что каждый союзник морально обязан продвигаться к Победе с возможно большей скоростью?

Однако Рузвельт 4 февраля 1945 года — возможно, от радости, что русские и дальше будут отвлекать основные силы немцев на себя, — выкинул такой словесный «вольт», что диву даёшься, как можно было быть таким то ли наивным, то ли бесстыдным. Он заявил, что Тегеранская конференция происходила-де перед его переизбранием, и было-де «ещё неизвестно, будет ли американский народ на его, Рузвельта, стороне». Поэтому, мол, «было трудно составить общие военные планы».

Очень занятное признание!

Ведь из слов Рузвельта логично вытекал любопытный вывод: если бы американский народ оказался не на стороне Рузвельта и не переизбрал бы его, то Америка вообще могла бы оставить Европу наедине с Гитлером, предоставив России честь одной громить Германию.

Не так ли?

И это признание американского президента освещает историю «освобождения» Европы американцами ещё с одной, неожиданной, но реально имевшей место быть стороны.

Кто кого проверял в Потсдаме?

Начиная с этого раздела, я буду время от времени касаться также «атомных» дел 1945 года. Ведь этот год стал не только годом Победы над гитлеровской Германией и милитаристской Японией, но и годом прихода в мир Бомбы.

«Атомная» история 1945 года полна мифами ещё более, чем его история чисто военная. Так, до сих пор устойчив «атомный» миф о том, что значение Атомной проблемы Сталин якобы не понял даже после того, как его на Берлинской (Потсдамской) конференции 1945 года «просветил» на этот счёт президент США Трумэн.

Творцом мифа стал, пожалуй, Черчилль, описавший этот случай в своих мемуарах о войне. С другой стороны, этот миф смог укрепиться потому, что основные документы начальной истории советского Атомного проекта были опубликованы лишь после 1991 года, а в СССР они так и не стали достоянием гласности. Не отвлекаясь на вопрос, почему было так, скажу, что к восьмидесятым уж, во всяком случае годам многое из того, что стало известно к концу XX века, можно и нужно было решительно рассекретить и сделать частью общей истории страны.

А теперь перенесёмся в Потсдам, в лето 1945 года — в те дни, когда английскую делегацию возглавлял ещё Черчилль.

16 июля 1945 года на полигоне в Аламогордо (штат Нью-Мексико) был успешно осуществлён первый в истории мира атомный взрыв мощностью в 21 тысячу тонн тротилового эквивалента.

Президент Трумэн, находившийся в Потсдаме, был немедленно извещён об этом и осведомил Черчилля — англичане активно работали в американском «Манхэттенском проекте» Бомбы.

И сразу же перед Трумэном и Черчиллем встал вопрос — сообщать ли о новом оружии Сталину? И если сообщать, то как — устно или письменно, на официальном совещании или в ходе одной из бесед после совещания?

Решено было сделать так… 24 июля 1945 года, после окончания пленарного заседания, когда все