— Я хочу вам дать совет от себя лично. Сейчас по всей стране началось грандиозное строительство. А вы фокстроты танцуете. Вам следует включиться в общенародный созидательный процесс. Мой вам совет: уезжайте из Москвы на одну из строек, усердным трудом вы докажете свою приверженность Советской власти.
Голицыну не хотелось уезжать из Москвы, и он начал отговариваться:
— Но меня не примут, я лишенец, да еще с таким социальным происхождением.
— В избирательных правах вы будете восстановлены, — убежденно ответил следователь.
Но разве мог такой честный совет дойти до души Гедиминовича, если он и его приятели на тех вечеринках с фокстротами забавлялись в 1929 году разгадкой таких вот «предметных» шарад: под потолок нагромождали башню из стульев, а потом она рушилась. Отгадывали замысел все: «Это социализм строится».
Так забавлялись «бывшие»… Но и «перестроившиеся», «советизированные» старые и новые полуинтеллигенты ушли от них недалеко…
Среди рукописей Евгения Петрова есть план книги «Мой друг Ильф». И есть там очень точное, как я понимаю, описание той «идейной» атмосферы, в которой существовала «творческая интеллигенция» Москвы в 1926 году:
Петров записал:
Обеспечить стране богатую жизнь могли не молодые фокстротчики, а молодые инженеры. Но на этих последних та Москва, которая зачитывалась «Хулио Хуренито», смотрела свысока — как на недалекие существа второго сорта с «примитивными запросами».
Еще бы — скучные теормех, сопромат, термодинамика… Никакой экзотики, никаких погонь. Правда, у этих инженеров есть какой-то «пикфордов» шнур (или — бикфордов?), но Мери Пикфорд им явно не пользуется, и новый костюм им не отделаешь…
В Москве уже образовывался переизбыток Эллочек-людоедок со словарным запасом не в тридцать слов, а во все тридцать тысяч! Да еще и не на одном языке…
И при всей разнице в образованности родство натур было тут почти полным.
ЛОМАЛИ не судьбы, а гибельную для страны психологию и спесь князей древнего рода и серость их бывших смердов. Ее сломали, а Россия получила крупную индустрию, надежную базу товарного зерна и новое село. Мужик при Божьей помощи дождями мог порой дать в 1920-е годы рекордный урожай получше колхозного середины 1930-х. Но только колхозник обеспечивал устойчивый прирост производства.
Через десять лет после переломного 1929 года Советская Россия уже имела такое сельское хозяйство и сельскохозяйственное машиностроение, что смертный голод ее народам больше не грозил при любой погоде. Впервые за всю историю России.
И только колхоз и Советская власть в считанные годы вычищали из села многовековой навоз темноты и выводили крестьянскую молодежь на просторы XX века. В 1917 году шестнадцатилетний Иван Чистяков, будущий генерал-полковник, Герой Советского Союза, приехал в Питер из тверской деревеньки Отрубенево, чтобы помогать дяде мести двор дома 33 по Вознесенскому проспекту.
А через десять лет молодой краском уже изучал книгу Шапошникова «Мозг армии».
В то время кадровый военный не мог жениться без разрешения командира полка. Товарищ Чистякова Лобачев такое разрешение получил без проблем: его симпатичная избранница Таня была из крестьянок- беднячек. Втроем друзья пошли в загс, где улыбающаяся женщина протянула книгу регистрации браков вначале жениху:
— Распишитесь.
Краском Лобачев поставил лихой росчерк и протянул ручку невесте:
— Держи, Танюша…
А та лишь молчала и краснела.
— Распишитесь, гражданка, — нетерпеливо поторопила служащая, а Таня расплакалась:
— Я… Я неграмотная…
В тот день невеста поставила три креста не только на бумаге, но и на всей своей прошлой жизни. В конце 1930-х Чистяков вновь встретился со старыми друзьями Лобачевыми. «Таня, — вспоминал он, — к тому времени уже имела высшее образование, закончила исторический факультет университета».
Ничего подобного в планах Троцкого не было и в помине. И это, читатель, не мнение, а факт. Заверил его сам Троцкий, заявляя в западной прессе: «Оппозиция никогда не бралась „в кратчайший срок догнать и перегнать капиталистический мир“. Социалистическую переустройку крестьянских хозяйств мы мыслили не иначе, как в перспективе
Краском Чистяков пошел за Сталиным и стал советским генералом. Крестьянка Таня пошла за ним же и стала историком.
А вот такой их ровесник, как краском Бармин, пошел за Троцким. И кончил тем, что из выпускника военной академии, разведчика и дипломата превратился в «невозвращенца» и очень скоро в открытого агента спецслужб США.
Еще один их младший современник, князь Голицын выбрал позицию стороннего наблюдателя, высокомерно посматривающего на то, как его народ ликвидирует последствия господства голицынских же предков. Чистопородный вроде бы русский, он в переломный момент истории Родины оказался ей духовно чуждым. До смертного конца он видел эпоху через ее невзгоды и не принял ее свершений. Но и ему пришлось-таки поработать на стройках пятилеток, пройти по войне инженером-геодезистом, получить ордена и медали, написать неплохие книги для детей…
В царской России Голицын прожил бы жизнь припеваючи — бездельником или полубездельником. В России Сталина ему пришлось пусть и без особой охоты стать тружеником.
И в этом тоже сказались сила и правота Сталина, как народного вождя и строителя державы. И вот почему он не нуждается в приукрашивании. Его оправдывают точные исторические факты, извлеченные не из сомнительных по нынешним «фальшиво-архивным» временам «фондов хранения», а из зримых дел сталинской эпохи.
Правда факта и логики. Этого достаточно для того, чтобы Сталин предстал перед нами тем, кем был в действительности — крупнейшим созидателем во главе миллионов созидателей, самым могущественным патриотом среди миллионов молодых советских патриотов.
ЕЩЕ в конце двадцатых годов враги Сталина начали обвинять его в подавлении инакомыслия. И действительно, в стране очень жестко пресекалась такая «свобода мысли», которая не делала различия между насилием в интересах Капитала и насилием в интересах Труда.
Хороший пример здесь — его инициатива по отношению к Михаилу Булгакову. В трудную для писателя минуту Сталин позвонил Булгакову сам и потом помог ему как мог.
А вот травили Булгакова как раз те московские интеллигенты, которые признавали единственный вид многообразия: мелочные мнения собственного круга. Был среди гонителей Булгакова и Федор Раскольников — будущий посол-«невозвращенец» и автор «Открытого письма к Сталину», а в 1929 году — «начальственно-снисходительный» (выражение жены Булгакова) председатель Худполитсовета при Главреперткоме, претендовавший (по свидетельству опять же Елены Сергеевны Булгаковой) на лавры Шекспира, Мольера и Софокла с Еврипидом вместе взятых.
В интеллектуальном и духовном отношении этот слой, в котором процветали раскольниковы, чаще
