Россия и Япония: стравить!

До Владивостока поезд шел неделю... Самара, Уфа, Екатеринбург, Тюмень, Омск, Иркутск и за Читой — вниз, к КВЖД.

Вот и Владивосток — конец пути на русской земле. Хлопоты перед Японией, обед в честь художника на флагманском крейсере «Россия»...

И — тревожные разговоры...

Двухсуточный переход на суденышке «Айкоку-мару», и Верещагин — в японской Цуруге, откуда опять поездом через Киото он едет в Токио.

Чужая страна, непривычные обычаи...

Небольшие (тем более — для медведистого Василия Васильевича) вагоны, миниатюрные умывальные отделения, первый класс — всего-то крытые коврами лавки.

За окном — желтеющие рисовые поля, похожие на быстром ходу на восточный ковер...

В вагонах накурено, валяются окурки.

Один из пассажиров в европейском платье при всех разделся до набедренной повязки, вытерся полотенцем и сел читать газету. Женщины в серых шелковых кимоно с яркими поясами подобной непосредственностью, увы, не отличались.

На улицах городов — бесчисленные копии немецкого художника Ленбаха — портрет Бисмарка. В отличие от оригинала — с сигарой во рту. Реклама табачной фабрики.

В прессе — угрозы в адрес России...

Верещагин находился в Японии уже три месяца, но пароходная компания вдруг объявила на Владивосток последний рейс, и пришлось срочно уезжать.

Шел ноябрь 1903 года.

После начала войны Верещагин, вспоминая газетные антирусские угрозы, писал: «Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно, потому что Япония — прекрасная страна с талантливым, трудолюбивым, полным художественного таланта и понимания народом. Япония может считаться государством благоустроенным: у нее хорошие пути сообщения. Высокая сельская культура, поголовная грамотность, масса вкуса и изящества в ремесленном производстве».

И вот теперь эта страна начала с Россией войну...

Генерал Куропаткин позднее заявлял, что война с Японией возникла «неожиданно для России, противно намерениям русского государя, противно интересам нашей Родины».

Надеюсь, уважаемый читатель, мы знаем уже достаточно, чтобы понимать, что если она и была неожиданной, то только для царя и тех его генералов, кто был не очень умен, зато относительно честен.

Разнобой в предвоенных оценках был велик... Военный агент (так тогда назывались русские военные апаше) в Японии полковник Ванновский был на удивление пассивен, за что его летом 1902 года сместили.

По возвращении в Россию он написал в отчете: «Пройдут десятки, может быть, сотни лет, пока японская армия усвоит себе нравственные основания, на которых зиждется устройство всякого европейского войска, и ей станет по плечу тягаться на равных основаниях хотя бы с одной из самых слабых европейских держав».

Когда же Ванновский был еще в Японии, в его донесениях и телеграммах российского посланника в Токио Извольского о готовности Японии к войне сообщались «диаметрально противоположные сведения». И этим — по воспоминаниям графа Игнатьева — громко возмущался полковник (впоследствии — генерал от кавалерии) Гурко-Ромейко из Главного штаба.

Получалось, что Россия толком не знала: готовится ли к войне Япония? Но готовилась ли к войне сама Россия, или — нет?

Лично я мало сомневаюсь, что царизм — как нечто целостное, пусть и бестолковое, но национально окрашенное — к агрессивной войне действительно не готовился. Она могла принести России только вред.

А вот враги России эту нужную им войну готовили не один год и неплохо подготовили. Собственно, даже разнобой в донесениях был, возможно, не так уж и случаен.

Инертный полковник Ванновский был военным агентом с весны 1900 года по лето 1902-го. Затем его заменил Генерального штаба подполковник Владимир Константинович Самойлов. И вот донесения Самойлова были реалистичными, то есть — тревожными.

Впрочем, если Ванновский беспечно недооценивал японскую силу, то Самойлов ее серьезно переоценивал (это сказалось позднее, когда он в составе русской делегации на мирных переговорах поддерживал даже выплату контрибуции, потому что смотрел на наши перспективы слишком уж панически).

Русским посланником в Токио до начала 1903 года был Александр Петрович Извольский. За год до войны его сменил барон Розен, которого в 1899 году сменял тот же Извольский.

Год до войны — это год до войны. Как правило, страна, решившая начать войну, уже знает, что для нее этот год будет предвоенным. И роль дипломатического представителя страны — будущей жертвы агрессии — в предотвращении агрессии, в устранении политических условий для нее вряд ли может быть значительной.

Иначе обстоит дело в те годы, когда агрессия лишь замышляется, обдумывается, но еще не решена.

И как раз Извольский представлял Россию в Японии в самые решающие годы российско-японских отношений.

Как он мыслил и действовал тогда?

Сам он отвечал на этот вопрос так: «Я являлся решительным противником той «твердой» политики, которая была принята Россией по отношению к Японии и инспирировалась безответственной камарильей, имевшей большое влияние на императора... Я настойчиво рекомендовал принять примирительную позицию по отношению к Японии и заключить соглашение с этой страной по вопросам, касающимся Маньчжурии и Кореи. Мои усилия в этом направлении имели своим последствием приезд в Европу такого достойного государственного деятеля, как маркиз Ито, с целью способствовать сближению между Россией и Японией. Эта миссия, если бы она увенчалась успехом, была способна изменить весь ход событий и исключила бы возможность войны, но холодный прием, оказанный японским представителям в Петербурге, и медлительные ответы, которые давались им русским правительством, к несчастью, определили полный неуспех этого предприятия. Дальновидный представитель Японии счел необходимым поспешить с заключением англо-японского союза».

Что ж, возможно, Извольский и действительно ратовал за русско-японское сближение, но был он фигурой о-очень двойственной.

И даже в приведенном выше отрывке он кое-что переврал. Ито внешне встречали как раз горячо, другое дело, что с ответами действительно медлили... Да и не из-за одной медлительности русских сорвалось наше сближение с Японией.

Извольский подает себя, конечно, как горячего русского патриота и пишет: «Уверенный, что политика, принятая императором под влиянием Безобразова, адмирала Абазы и Алексеева, неизбежно должна была привести к войне, и, не желая быть простой игрушкой в этом деле, я попросил разрешения вернуться в Европу (послом в Копенгаген. — С.К.)».

Ну, во-первых, взялся за гуж непростого посланничества, так уж тяни до последнего, используй все возможности не допустить до войны, вредной для Отечества, а не сбегай со своего поста.

Патриоты так не поступают.

Во-вторых, что-то долго собирался уходить Александр Петрович... Хотел бы подчеркнуть свое отличное от «руководящего» мнение, так и ушел бы сразу после «холодного приема» Ито.

Атак...

Да и причины перемещения Извольского из Токио в Копенгаген были, весьма возможно, иными, чем те, о которых поведал нам Александр Петрович.

И вот почему...

Весной 1902 года в Афинах, где Розен после Токио был посланником, с Романом Романовичем без его вины (но по легкомыслию греческой королевы) произошел неприятный чисто протокольный казус, и он в