В официальную повестку входили два пункта: 1) ограничение морских вооружений, а также правила пользования новыми орудиями войны; 2) тихоокеанский и дальневосточный вопрос — Китай, Сибирь и мандатные острова.
РСФСР на эту конференцию не пригласили. Что ж, значит, и решения ее нам были не писаны.
Японии же эта конференция ничего хорошего не сулила, потому что одним из неофициальных пунктов был как раз поиск путей сдерживания японской военно-морской активности. И пути эти отыскались в виде трех итоговых документов конференции.
Договор четырех держав (Четверное соглашение) — США, Великобритании, Франции и Японии — о «совместной защите прав на островные владения» был подписан 13 декабря 1921 года. Он — кроме прочего — аннулировал англо-японский союз, заключенный в Лондоне 13 (ах, как популярна эта цифра у Золотой Элиты!) июля 1911 года.
Францию к этому соглашению приплели Штаты, ибо не желали связывать себе руки чисто англосаксонско-японской договоренностью на Тихом океане.
На секретном заседании по дальневосточному вопросу японский посол в США Сидэхара уверил собравшихся, что Япония не будет аннексировать Сибирь, но будет вести там «мирное торговое строительство».
Не забудем, что в это время владивостокский постоялец будущего белоэмигранта Аничкова — японский генерал — еще распевал песни о будущем японском Иркутске.
С Сибирью и островами в Вашингтоне разобрались быстро, а потом начались тяжелейшие споры о квотах на военные флоты. В том, что их надо ограничить, соглашались все, потому что уже стало ясно — при безудержной морской гонке в финансовой бездне могут утонуть тоже все.
Но вот кому что можно позволить — на этом было сломано немало если не копий и мечей, то — писарских перьев и стенографических карандашей.
Японцы настаивали на соотношении сил линейных флотов Англии, США и Японии 10:10:7.
Штаты предлагали 5:5:3 и настаивали, в частности, на отказе Японии от достройки уже спущенного на воду новейшего линкора «Муцу».
Японцы упирались, но в конце концов на норму для своего флота в 60 процентов от флотов англосаксонских согласились. Но при этом Япония смогла добиться отказа от создания в Тихом океане такой сети англосаксонских баз, которая угрожала бы Японии. Ни Штаты, ни бритты не могли иметь военно- морских баз на расстоянии менее 5 тысяч километров от японских берегов.
Для круглого счета к договоренности были присоединены Франция и Италия, и подписанный 6 февраля Договор пяти держав устанавливал общее соотношение флотов для них 5:5:3:1,75:1,75.
Того же 6 февраля был подписан и Договор девяти держав по Китаю. Японии пришлось вернуть Китаю Шаньдунскую провинцию и отказаться от «21-го требования»...
Вместе с тем полуколониальный статус «суверенного» Китая был в Вашингтоне скорее подтвержден, чем оспорен. Тут, пожалуй, достаточно привести мнение государственного секретаря США Юза: «Мы считаем, что благодаря этому договору «открытые двери» в Китай стали, наконец, реальностью».
С одной стороны, сказанное было наглой ложью — потому что «двери» в Китай были открыты для янки еще, пожалуй, со времен миссии Кашинга, а уж со времен Хэя — во всяком случае. Но, с другой стороны, сказанное было и правдой, потому что именно в Договоре девяти держав янки добились, наконец, для своей политики «открытых дверей» статуса не только де-факто, но и де-юре. Однако эти, открытые не Китаем, «двери» были далеко не аналогом того российского «окна», которое прорубал в Европу наш Петр Великий.
И уже вскоре после конференции — 14 апреля 1923 года — было признано утратившим силу и американо-японское соглашение Лансинга — Исии об «особых интересах» Японии в Китае.
И вновь, уважаемый читатель, нам надо вернуться к Китаю...
Китайский крестьянин даже сейчас, в начале XXI века, существо, по словам людей знающих, бесправное. Наверное, это так и есть.
А почему я так думаю, я сейчас объясню...
Судя по всему, в решето китайской «статистики» уже не один век проваливаются не то что миллионы, а десятки и даже сотни миллионов китайцев. И все они — крестьяне.
Вот цитата из 32-го тома первой БСЭ: «Отдельные оценки численности его (населения Китая. — С.К.) сильно расходятся между собой. Официальные оценки правительственных органов довольно высоки: управление морских таможен насчитывает (1931) 439 млн ч.; статистическое управление (1931) 453 млн ч.; почтовое управление (1928) 485 млн ч. Китайские ученые присоединяются к официальным оценкам и считают, что население Китая значительно превышает 400 млн. Так, Чэнь Чжан-хэн останавливается на цифре в 445 млн, Лю Да-цзюнь — в 470 — 480 млн, Дяо Минь-цзянь — в 463 млн человек.
На другом полюсе находятся значительно более низкие оценки американских китаеведов. Так, Рокгиль определял в 1904 г. численность населения собственно Китая в 275 млн душ. Профессор Корнельского университета Вилькокс считает (1930) наиболее приемлемой цифру в 323 миллиона».
В энциклопедии приводились и «последние» (том подписан в печать 13 декабря 1936 года) данные Нанкинского правительства — 463 751 997 человек.
Эта последняя семерка, читатель, меня особенно умилила. Она, надо полагать, была выведена нанкинскими «счетоводами» с целью показать то, как тщательно все учитывались, но показала скорее обратное...
А ведь «прореха» между высшей и низшей оценками численности населения таможенными и почтовыми чинами самого Китая на рубеже 20 — 30-х годов — 46 миллионов человек!
Между высшей китайской и американской «учеными» оценками — 157 (!) миллионов!!
Вот как много китайцев проваливалось тогда в эти «прорехи»...
Но кто они?
Мандарины-чиновники?
Эти учтены.
Поэты и художники?
Этих любимцев императорских дворов всегда учитывали поштучно...
Рабочие фабрик и заводов тоже не могут быть обойдены учетом.
А вот кто учтет крестьян?
Проще и вернее сказать, что их — «сотни миллионов», и на том утвердиться...
Так что подлинными «лишними людьми» в Китае всегда оказывались именно крестьяне.
При этом только в войсках провинциальных генералов-милитаристов в 30-е годы не столько воевало, сколько пило-ело то ли два, то ли три миллиона человек.
В городах жило примерно 80 миллионов, и жизнь там для многих была далеко не сахар. В Шанхае на 1000 мужчин приходилось в 1934 году всего 436 женщин (по всему Китаю статистика давала соотношение 549 на 451).
И — вот парадокс — хотя женщин в Китае не хватало, их там не ценили уже с детских лет, и девочки до возраста невест просто не доживали.
Знакомясь (естественно, по книгам) с Китаем 20 — 30-х годов, я просто диву давался той пестроте и странностям, которые выпирали из каждой страницы прочитанного.
Ну, вот возьмем железные дороги...
В отличие от японцев, китайцы свою страну для Запада не закрывали, но первая китайская железная дорога была построена на десять лет позже первой японской — в 1881 году.
Да и короче ее была чуть ли не в десять раз!
В Японии накануне Первой мировой войны было уже 11 тысяч километров эксплуатируемой железнодорожной сети, а в Китае — всего 6 тысяч.
И к началу тридцатых годов Китай удлинил эту сеть ненамного. 8307 километров — вот что имел он в 1932 году. И перевозил он по ним 25 — 27 миллионов тонн грузов и не более 48 миллионов пассажиров.
Япония в 1929 году имела уже 19 613 километров, по которым перевезла 103,2 миллиона тонн грузов и (держись, читатель!) — миллиард двести четырнадцать миллионов пассажиров... Правда, средний пассажир имел «наезд» всего в 20 километров (то есть, как всегда, наибольший вклад давали пригородные поездки). Но все равно это — цифра, вызывающая к японцам исключительное уважение...
