Россия и Япония: стравить!

ответственность за него.

Рыболовную же конвенцию 1907 года было решено пересмотреть.

К маю 1925 года Япония вывела свои войска с Северного Сахалина, но по нефтяной и угольной концессиям в соответствии с пекинским договором Япония получала с тамошних концессионных промыслов до 200 тысяч тонн нефти и 130 тысяч тонн угля в год.

Еще через три года, 23 января 1928-го, в Москве была заключена новая Рыболовная конвенция. Переговоры были непростыми, а аппетиты японцев — нескромными.

Да и вели они себя нагло — в 1928 году наш торговый представитель Аникеев получил в Токио три пули при выезде из того дома, где он жил. Торгпред был лишь ранен, конвенцию (для японцев — выгодную и льготную) мы подписали. Однако эти три пули как бы символизировали те политические «многоточия», которые стали для наших взаимных отношений достаточно привычным «знаком препинания».

Но не во всем и не всегда японцы были к СССР враждебны... В конце июля того же 1928 года к нам на месячные гастроли приехал знаменитый театр кабуки во главе с выдающимся актером Садандзи. Нарком просвещения Анатолий Васильевич Луначарский опубликовал в № 32 журнала «Красная панорама» статью, где писал:

«Приезд японского театра кабуки в Москву и Ленинград представляет исключительный интерес. Во-первых, настоящий японский театр, театр традиционный, обладающий целым рядом оригинальнейших особенностей, до сих пор, насколько мне известно, никогда не покидал территории Японии. Только сейчас одновременно два однотипных театра поедут: один в СССР, другой — в Германию...»

Адреса зарубежных гастролей кабуки вряд ли были случайными — они могли даже рассматриваться как символические... Ведь умные люди в Японии понимали, что именно эти три страны — Германия, Россия и Япония — могут образовать небывалый по своему потенциалу взаимодополняющий союз...

Луначарский заканчивал статью так:

«Мы не сомневаемся, что наша публика проявит самый определенный интерес к столь оригинальному зрелищу, являющемуся ключом к пониманию целой сложной и высокой культуры, до сих пор; несмотря на наше соседство с японцами, остающейся для нас чем-то далеким и замкнутым».

Увы, на Дальнем Востоке разыгрывались другие спектакли, и они тоже были ключами к пониманию того, что дружить с японцами может только сильная Россия, способная спокойно и убедительно сказать: «Всяк при своем»...

Ведь японцы то и дело пытались получить за наш счет что-то и сверх «своего»... В 1930 году в конвенционных водах вдоль советского побережья Японского, Охотского и Берингова морей они выловили рыбы на 60 миллионов иен (и на 6 миллионов иен они ее у нас в том году закупили).

Море и его продукты кормили японцев всегда. А после «революции Мэйдзи» быстро развивалось и промышленное рыболовство. Неудалая царская Россия проигрывала Японии и в этом отношении. И до Октябрьской революции мы в собственных дальневосточных водах ловили рыбы мало. А вот советское рыболовство на Дальнем Востоке уже к началу 30-х годов становилось фактором вполне реальным и с каждым годом все более весомым.

Все это было для Японии очень нежелательным. Мы начинали сами обеспечивать свой внутренний рынок, выходили на рынки внешние (японский в том числе) и естественным образом теснили японцев в районах промысла.

Воды-то, в конце концов, были нашими, русскими, а льготы мы предоставляли японцам вынужденно. Надо было иметь чисто самурайскую самоуверенность, чтобы рассчитывать на то, что рыболовное советско-японское статус-кво сохранится навеки.

В 1930 году в кабинете управляющего владивостокским отделением японского Чосен-банка появились аккуратно одетые в гражданское, но не по-штатски подтянутые люди.

— Господин Иомиура! Ваш банк производит незаконные операции.

— Это — наглая провокация!

— Нет, это — правда. Вы снабжаете японских рыбопромышленников нашими червонцами по пониженному курсу.

— Это — наглая провокация!

— Нет, это — правда! Но более подобного мы не допустим.

Спекуляцию советской валютой мы тогда подрубили. А вот антисоветскую спекулятивную политику Японии — нет.

Но жизнь шла...

В том же 1930 году взаимный экспорт-импорт делился примерно пополам при общем обороте в сорок с лишним миллионов иен. Конечно, это было не бог весть что.

Япония получала от нас преимущественно лесоматериалы и рыбопродукты. Мы закупали у Японии лесные изделия, металлы и металлоизделия, электроизделия и текстильные товары. В основном же наш импорт проходил по статье «товары особого рода» (на четыре пятых это были... сети).

Занятная вещь — экономика. Советский торгпред за свои действия по ограждению нашего рыболовства вынужден был уклоняться от пуль в той самой стране, которая снабжала русских рыбаков качественными орудиями лова.

А к слову, немного об экономике... В царской России об особой экономике Дальнего Востока говорить не приходилось.

А что же Россия Советская?

Итак, том 20-й первой БСЭ, изданный в 1930 году, в статье «Дальневосточный край» сообщал:

«ДВК — крупнейшая после Якутии и Казахстана единица областного деления СССР, охватывающая ок. 12% его площади, образована... из прежних губ. Забайкальской, Приморской, Амурской, Камчатской и сев. части Сахалина... Площадь 2.602,6 тыс. км²; нас. 1.881,4 т. по переписи 1926 и 2.099,7 т. по исчислению на 1/I 1929 (прирост за считанные годы на 10% о чем-то говорит! — С.К.). Центр — Хабаровск».

Быстро росло не только население, но и вся экономика края, хотя планы пятилеток тогда еще только намечались. За три тех же года, с 1926 по 1929-й, валовая стоимость продукции сельского хозяйства увеличилась с 184,3 миллиона рублей до 261,5 миллиона, промышленности — со 140,4 миллиона до 235,9 миллиона рублей (в том числе крупной — с 77,4 до 145,2, а золотопромышленности с 5,9 до 15,5 миллиона) в ценах 1926 — 1927 годов.

В то время на Дальнем Востоке мы предоставляли концессии японцам. Так, на сахалинском Охинском месторождении они добывали до 150 тысяч тонн нефти в год. Но уже существовал советский трест «Сахалиннефть» с планом добычи к 1933 году в 370 тысяч тонн.

В 1913 году грузооборот портов ДВК составлял 1 миллион 530 тысяч тонн (из них 423 тысячи — экспорт, 377 — импорт, остальное — внутренний каботаж).

К 1925 году он упал до 1 миллиона 185 тысяч тонн (980 тысяч — экспорт, 52 — импорт), однако уже через три года серьезно превысил дореволюционный уровень — 2 миллиона 591 тысяча тонн (2 млн 005 тысяч — экспорт, 140 — импорт).

Сальдо внешней торговли в 1913 году было пассивным при минус 23,6 процента, а в 1928 году — активным при плюс 3,9 процента, но первая БСЭ делала характерное уточнение: «Если внести поправку на контрабандную торговлю, то по обмену с заграницей ДВК имеет пассивное сальдо, которое компенсируется активным сальдо по обмену с остальными районами СССР».

Впрочем, к началу тридцатых годов все это самым приятным образом устаревало уже в перспективе ближайших лет. БСЭ говорила об этом так: «Проблема развития производительных сил ДВК находится в совершенно особых условиях, отличных от любого другого района СССР. Советский Дальний Восток наиболее удален от основных хозяйственных центров Союза...

Совершенно иное положение наступит в начале второго пятилетия. Урал и Кузбасс будут давать до 6 млн т черного металла, переработанного в рельсы, орудия, машины. С химических заводов Кузбасса начнут поступать транспортабельные удобрения, В районе Новосибирска начнут действовать мощные хлопчатобумажные и льняные фабрики... Спустя еще несколько лет возникнет энергетический центр мирового значения в районе Прибайкалья...»