Русская Америка: Открыть и продать!

А шелка — это французский товар… Отказываясь от него, Россия создавала трудности для Франции, но не смог же бы Наполеон по этому поводу протестовать, если бы Россия одновременно запретила импорт и колониальных товаров его основного недруга — Англии.

Скажу сугубо в скобках, что были и другие интересные идеи относительно поправки российских дел на несколько миллионов рублей в год за счет умной политики в совершенно ином, специфическом регионе. Не позднее 23 ноября 1810 года полковник Григорий Никанорович Струков, ведавший военным строительством по реке Илеку и в Киргизской степи, направил из Оренбурга записку министру финансов Гурьеву, озаглавленную «Описание обстоятельств и состояния с соображениями по торговле России меною товаров с народами киргиз-кайсацких орд и с городами Малой Азии, Бухарин, Хивии, Ташкента, Кокании, Кашкара и других там соседственных народов»…

Заглавие тяжеловесное, зато мысли там были основательные, для России однозначно и весомо прибыльные… И, увы, отвергнутые…

Вернемся, впрочем, в русскую столицу…

С предложением запретить ввоз в страну иностранных изделий обращался к Александру Николай Семенович Мордвинов, тогда — председатель департамента государственной экономии Государственного Совета. Он предлагал использовать отсутствие английской конкуренции для развития отечественной промышленности и писал: «Выдача трудопоощрительных пособий побудит частных людей к заведению внутри собственных границ вырабатывания всех тех вещей, которые до сего времени были заимствуемы от чужих земель».

То, что предлагали царю умные и верноподданные русские люди, программировало будущее величие России и вообще-то ее законное первенство в Европе, да и в мире… Это был уместный повод умерить паразитизм российского поместного дворянства и знати и создать массовый противовес им в виде деятельного среднего слоя… А также, между прочим, — создать базу для достаточно быстрого освобождения крестьянства.

Избегала тем самым Россия и разорительной войны с Наполеоном…

ОДНАКО Александр не смог выдержать одну линию и здесь — ни во внутренней политике, ни во внешней. Во время последней

встречи двух императоров в Эрфурте Наполеон был намерен породниться с ним, жениться на его младшей сестре Анне Павловне. Это был бы приговор Австрии, враждебной России. Это был бы приговор не только Англии, но и быстрому усилению США.

Увы, в Эрфурте же Талейран предал Наполеона и настроил против него русского императора. Александр почти грубо отказал Наполеону в руке сестры и повел дело к разрыву. Тогда он говорил с императором французов в последний раз, и разговор наедине был долгим, явно судьбоносным. А ведь они и до этого не раз говорили о вещах далеко не праздных, оставались наедине часами…

Он порвал с Наполеоном, но впоследствии вполне мог и задумываться — а стоило ли? Сразу после Тильзитской встречи он говорил Савари: «Ни к кому я не чувствовал такого предубеждения, как к нему, но после беседы, продолжавшейся три четверти часа, оно рассеялось как сон».

Как ни крути, Наполеон был жизнь — не то что все эти питты, каннинги, шатобрианы, меттернихи, нессельроде…

А1812 год?

Начало войны, отход армии, колебания в назначении Кутузова, Бородино, растущая слава Кутузова и скрытое осуждение Александра даже любимицей-сестрой Екатериной Павловной за отъезд из армии (в чем царь был, собственно, прав) — это все тоже были немалые камни, все более отягощавшие душу…

И опять непоследовательность — победили Наполеона русские, а генеральские чины все чаще получали от царя немцы-остзейцы.

Александр был самолюбив, но скрытен… Кто-то называл его сфинксом… А Пушкин, уже в 1829 году, написал о нем:

Недаром лик сей двуязычен;
Таков и был сей властелин:
К противочувствиям привычен,
В лице и в жизни арлекин…

Но подобные «противочувствия» оставляют по себе очень нехороший след…

Да и всегда ли противочувствия были лишь следствием привычки?

ВОТ ОЧЕНЬ малоизвестная русским людям, но очень небезынтересная история с нашим поэтом Гаврилой Романовичем Державиным, которого Александр назначил в 1802 году министром юстиции (первым, кстати, в истории российской государственности!) и генерал-прокурором (!!)…

Еще при Павле Державин был послан «для обозрения положения белорусских крестьян» и пришел к заключению, что, кроме «своевольства помещиков», одна из главных причин бедственного состояния — еврейские корчмари и винокуры, спаивавшие селян и обиравшие их до нитки. Державин предлагал законодательно ограничить такую деятельность евреев, «обратив их к земледелию и полезному для общества ремеслу»…

Кончилось тем, что 9 ноября 1802 года по распоряжению царя был создан особый пятичленный Еврейский комитет из Державина, министра внутренних дел графа Виктора Кочубея, графа Валериана Зубова, князя Адама Чарторижского (Чарторыйского), сенатора графа Северина Потоцкого и депутатов от губернских кагалов.

Чарторижский, Зубов, Потоцкий имели в Западном крае имения и получали с местных евреев доходы за аренду. Кочубей занимался тем же на Украине.

Паника в кагалах поднялась тем не менее нешуточная… 13 (13-го!) декабря 1802 года Минский кагал принял постановление: «Вследствие распространившихся неблагоприятных слухов из столицы Петербурга… необходимо поехать в столицу Санкт-Петербург и просить Государя (да возвысится слава его!), чтобы не делали никаких нововведений…»

Поскольку предполагались «большие расходы» и предвиделось «много издержек», кагалом был введен процентный сбор, при этом постановлялось: «Кто не внесет помянутого сбора, тот будет оглашен как человек, отделившийся от общины. Кроме того, дается власть такового человека подвергать разным штрафам и преследовать его настолько, на сколько хватит силы Израильского народа».

Собран был миллион рублей. Это — лишь с копеечных, собственно, отчислений. Какими же были тогда доходы? Недешево, выходит, обходились эти винокуры России!

Один из них, знакомый Державину делец Нотка пришел к поэту-министру домой, и там состоялся примерно такой разговор:

— С чем пожаловал, Нотка?

— Вот, подалок принес вам, васе высокоплевосходительство!

— Подарок?

— Ага — сто тысяц…

Собран был миллион, членов комитета было пять, и «доля» каждого составляла, таким образом, двести тысяч. Однако Нотка, похоже, был не прочь погреть руки даже на кагальной взятке сановникам.

Державин сдвинул брови:

— Сто-о-о ты-ы-сяч?

— Езели мало, так вот двести…

— И за что же это?

— А вы в комитете согласитесь с тем, цто будут длугие говолить, и больсе ницего не надо…

Уважаемый читатель! Державин деньги… взял. И тут же отнес их царю в расчете на немедленную, бурную и действенную реакцию.

Александр деньги тоже взял. И все — ни государева слова, ни государева дела…