— Собственно, я хотел сказать то же самое или нечто подобное. Я ценю твой живой разум, Жемчужина, ты умеешь быть проницательной и воистину незаменимой. Но где-то, совсем неглубоко, скрывается отвратительная женская праздность.
— А почему бы и нет, ваше благородие? Я вправе иметь какой-то недостаток. Я наверняка самая дорогая невольница Шерера. В лучшем дартанском невольничьем хозяйстве создали драгоценность, какой не было уже давно, и трудно предположить, чтобы сразу появилась другая, похожая.
— Может, она появилась где-то в другом месте… Ты наверняка догадываешься, первая Жемчужина, насколько мне интересна твоя цена?
— Я таскаюсь с мужчинами, потому что мне нравится. — Ей также нравилось вести себя чуть вульгарно. — Но я всегда знаю, к чему стремлюсь и как нужно поступить, ваше благородие. Я не Хайна, которая может вдруг обидеться на все на свете и будет сидеть в своей комнате, думая: «Все равно мне за ней не уследить». И получит за это по морде.
— Ты ее ударила?
— Не я. Кого, Хайну? Я только однажды пробовала, и мне до сих пор больно при одном воспоминании, — едко заметила она. — Правда, это всего лишь собака, но очень хорошо выдрессированная. Ваше благородие, ты пришел поговорить со мной о чем-то важном? — прямо спросила она. — Если так, то говори, в конце концов.
Готах помолчал, размышляя.
— Нет, Жемчужина, — сказал он. — У меня нет никаких серьезных дел. Вернее, есть дело, но только одно. Я скоро уезжаю, может быть, даже завтра до полудня, и хотел попрощаться. Неизвестно, что может случиться, и позже возможности может не быть.
— Уезжаешь? Ну да, то, что происходит сейчас в столице, не твое дело, мудрец Шерни… Что ж, прощай, ваше благородие. Мы ведь не станем плакать из-за расставания?
— Нет, Жемчужина. Плакать мы не будем.
Посланник пошел к Хайне.
Черная Жемчужина стояла на страже в проходной комнате, из которой вели три двери в комнаты княгини-регента. При виде Готаха, о котором доложил всадник из отряда Эневена, стоявший в коридоре, она подняла взгляд.
— Это самый пустой и тихий дворец во всем Шерере, — слабо пошутил посланник, если это вообще было шуткой.
— Здесь почти вся прислуга из Сей Айе. Но этот Дом впитывает людей, словно сухой песок воду. Его построили с мыслью не об одной обитательнице и ее невольниках, но о сотнях гостей, придворных и просителей.
С недавнего времени Хайна не носила свою ярко-красную накидку. Поверх кольчуги на ней был светло-зеленый мундир, немного похожий на мундир легионера империи. Но высокие сапоги, черная, вышитая золотом юбка, а прежде всего два пояса на бедрах были такими же, как и раньше.
— В зеленом ты еще красивее, Хайна.
— Правда? Но это не мой выбор, ваше благородие. Старая традиция, а для некоторых — предупреждение.
— В самом деле? — удивился посланник. — Не знал, я ничего не слышал о традиционных цветах Жемчужин Дома.
— Скорее традиционных цветах гвардейцев-телохранителей. В Дартане ярко-красный цвет означает войну, а ведь недавно я была воином, охранявшим на войне свою госпожу. Здесь войны нет.
— То есть зеленый цвет означает мир? — удивился Посланник.
Черный был цветом угрозы и траура, княжеский алый и королевский пурпур — цветами власти. Но о значении других цветов Готах ничего до сих пор не знал. Впрочем, они наверняка не у всех означали одно и то же. У различных закрытых элитарных кланов — хотя бы таких, как обученные сражаться гвардейцы — имелись свои традиции.
— В мирное время носят все цвета, — улыбнулась Хайна. — Кроме красного и светло-зеленого. Светло-зеленый — это предупреждение.
— О чем?
— О том, ваше благородие, что я здесь и на страже, — слегка язвительно ответила Хайна. — Что меня придется убить, прежде чем что-то дурное случится с моей госпожой, и это вовсе не обязательно должно быть покушение на ее жизнь. Я не могу носить этот цвет без разрешения княгини, поскольку он говорит от ее имени, не от моего. И говорит он примерно следующее: «Кем бы ты ни был, считайся с тем, что стоящая рядом со мной женщина-гвардеец может убить тебя даже за одно неосторожное слово». Я отговаривала ее от этого.
— Почему? — слегка ошеломленно спросил Готах.
— Потому, ваше благородие, — девушка все еще слегка улыбалась, — что на самом деле это цвет страха. Он говорит о том, что меч верной телохранительницы — последний аргумент, какой только есть. Я сказала об этом княгине, но она не изменила своего решения. Этот цвет, — добавила она, — делает невозможным какой бы то ни было серьезный разговор, а тем более спор. К княгине-регенту теперь можно приблизиться только во главе отряда вооруженных рыцарей, намереваясь применить силу.
— И ее высочество велела тебе носить этот цвет?
— Да.
— Я могу к ней войти? Собственно, я пришел поговорить с тобой, но, может, мне лучше начать с княгини.
— Я доложу о тебе, ваше благородие.
— И будешь присутствовать при разговоре? Страшно сказать, но может дойти до спора между ее королевским высочеством и мной…
Хайна рассмеялась.
— Тебя, ваше благородие, не должно волновать, что я ношу. Это не для тебя. Подожди, я о тебе доложу. Но не слишком рассчитывай, что тебя примут. Эзена… ее королевское высочество со вчерашнего дня о чем-то размышляет, разговаривает сама с собой, как это у нее бывает, и в задумчивости рвет скатерть на длинные, очень ровные полосы… Подожди, я сейчас вернусь.
Она исчезла за одной из трех дверей.
Как и обещала, она скоро вернулась.
— Можешь войти, ваше благородие, тебя даже очень ждут… Не знаю, о чем речь, — предупредила она вопрос. — Пройди через первую комнату и иди прямо в следующую дверь. Смелее! — добавила она с присущим ей юмором.
Готах понятия не имел, откуда чувство юмора у того, кто носит зеленый мундир, о цвете которого он только что узнал столько необычного. Он сделал, как велела Хайна, — направился через большой зал к следующей двери. Перед ними стояла невольница-телохранительница. Увидев посланника, она кивнула и молча отошла в сторону. Готах вошел в соседнее помещение и остановился сразу же на пороге.
— О нет, — сказал он. — Я же просил, ваше высочество, чтобы ты не показывала мне такого.
Он находился в спальне; Эзена все, что только могла, делала в постели. Ей приносили в постель завтрак, она в ней читала, иногда даже писала, немилосердно пятная простыни чернилами. Сейчас она предавалась глубоким размышлениям. И если зеленый мундир Хайны имел некое символическое значение, то еще более символично выглядела распахнутая рубашка ее королевского высочества княгини-регента. Армектанка лежала на спине, положив голую лодыжку на колено другой, согнутой ноги и задумчиво рассматривая пальцы стопы. Она пошевелила ими, то распрямляя, то сгибая. Возможно, в форме ногтей крылось нечто неизмеримо поучительное.
— Я в собственной спальне, ваше благородие, — холодно ответила она. — Я тебя не звала. Ты полагаешь, я стану поспешно переодеваться, если тебе придет в голову нанести мне неожиданный визит? Можешь уйти в любой момент, я разрешаю.
— Прошу прощения, ваше высочество, — сказал Готах. — Я пришел поговорить.
— Так говори, — позволила она, не сводя глаз со своей ступни.
Апатичная, обиженная на весь мир. Как всегда, когда ей совершенно нечего было делать.
«Смелее! — мрачно подумал посланник, вспоминая недавние слова Хайны. — Раз она позволила, то
