потом подошел к Эхадену.
— Раладан говорит, что потребуется время. Мне тоже так кажется. Мы можем ссориться и дальше, — без тени улыбки сказал он. — Но не знаю, стоит ли.
Офицер покачал головой:
— Похоже, ты ранен? Перевяжи.
Рапис машинально поднес руку к ключице.
— Совсем забыл… — с искренним удивлением и недоверием сказал он. — Ничего не чувствую.
— Команде ты, во всяком случае, понравился, — чуть насмешливо согласился Эхаден. — Надо признать, ты и впрямь произвел на них немалое впечатление.
Рапис внимательно посмотрел на него.
— Ты не понял, — с нажимом произнес он. — Мне не было больно, Эхаден. Слышишь? Мне плевать на то, что думает обо мне команда, я не собирался перед ними красоваться, просто ничего не почувствовал. Это… нехорошо, — туманно закончил он.
Несколько мгновений они смотрели на матросов, все еще разглядывавших пылающий остов фрегата. Эхаден нахмурился.
— Что, тот камень? — спросил он, избегая взгляда капитана. — Тот рубин?
Рапис, поколебавшись, кивнул:
— Похоже, так, — потом тихо добавил, хотя среди возгласов команды его все равно не мог бы услышать никто посторонний: — Я боюсь, Эхаден… Слышишь? Я не знал, что даже так… — Он замолчал.
«Боюсь». Эхаден все еще избегал взгляда капитана. Признание Раписа в том, что он боится, было чем-то… невероятным.
— Давай поговорим. Сейчас оденусь, — он показал на рубашку, составлявшую всю его одежду, — и поговорим. У тебя? — полувопросительно предложил он.
Капитан покачал головой:
— Мне не хочется разговаривать, Эхаден, не сейчас. Мне хочется сражаться. Сожгу этого купца, потом приду к тебе поговорить. Хочу проверить… — Он умолк. — Скажи, — неожиданно спросил он, — ты не заметил, что я как-то… изменился?
Эхаден почувствовал, как что-то неожиданно сдавило ему горло.
— Ради всех сил мира, — тихо сказал он, — я сто раз говорил, чтобы ты выбросил эту дрянь в море. Сделай это наконец. Никто из нас понятия не имеет, что это, собственно, такое и чему служит. Выброси.
— Я изменился? — настойчиво повторил Рапис.
Офицер направился в сторону кормы. Сделав два шага, он остановился и повернулся, приложив палец ко лбу.
— Вот здесь, — сказал он. — Все у тебя там перемешалось, уже полгода с тобой невозможно договориться. Сначала ты бежишь от одного корабля, потом кричишь, что намерен напасть на весь флот империи. Убиваешь матросов, которые ничего не сделали. Говоришь о вещах, которых никогда не было. Не узнаешь… — Он замолчал и глубоко вздохнул. — Выброси этот камень. Лучше прямо сейчас, ну! Ты меня спрашиваешь, изменился ли ты? Я, друг мой, надеюсь лишь на то, что все это по вине того самого Гееркото. Выброси его!
Он развернулся кругом и направился в свою каюту, оставив капитана в одиночестве стоять у грот- мачты.
6
С невооруженным барком расправились точно так же, как до этого с фрегатом морской стражи. Будь то другой корабль, Рапис, возможно, и подумал бы о том, чтобы захватить его в плен, но теперь это не имело никакого смысла — старый медленный гроб тащился бы за «Змеем», словно привязанное к ноге ядро. Проще было перегрузить товар (если он того стоил), чем путешествовать в подобном обществе.
Удар от столкновения бортов обоих парусников едва не сбил капитана с ног. Горстка солдат, сопровождавших груз, сгрудилась вокруг мачты. Их прирезали в мгновение ока, хотя они и бросили оружие, а затем матросы разбежались по всем закоулкам в поисках добычи.
Когда Рапис добрался до кормы, его разбойники уже были там, штурмуя двери, ведшие в помещение на юте.
Капитан, опершись на топор, терпеливо ждал, пока поддадутся петли. Наконец он дождался; орда матросов ворвалась внутрь. Он двинулся следом за ними. В углу довольно большого квадратного помещения приканчивали какого-то мужчину, рядом двое матросов держали за волосы еще не старую, отчаянно визжавшую женщину. Придя в ярость, они начали колотить ее головой о стену, пока она не перестала сопротивляться. Затрещало разрываемое платье. Рапис поднес к губам свисток:
— Вон отсюда! Забрать труп. И эту тварь тоже.
Матросов как ветром сдуло. Когда женщину вытащили из каюты, вопли на палубе стали громче. Рапис начал обыскивать помещение. В распоряжении матросов был весь корабль, но каюта хозяина барка принадлежала лишь ему. Найдя карты, капитан бегло проглядел их, некоторые отбросил в сторону, остальные свернул в рулон и сунул под рубашку на груди. Потом собрал все, что можно было обменять на золото, сложил в стоявший в углу каюты ящик и занялся перетряхиванием содержимого сундуков. В одном из них обнаружилась солидных размеров шкатулка. Он открыл ее. Золото. Одобрительно кивнув, он бросил шкатулку в ящик, забрал еще несколько мелочей, наконец сорвал с койки покрывало из великолепного бархата. Именно такое и было ему нужно. Он взвалил ящик на плечо и вышел. Матросы плясали вокруг большой открытой бочки, в которой утопили схваченную женщину; наружу торчали только голые ноги и пухлая задница, которую все поглаживали и похлопывали, ко всеобщему веселью. Кто-то пнул ее ногой, давая пример другим. Труп подергивался в бочке. Матросы ревели от счастья, наслаждаясь красным напитком.
Рапис в одно мгновение понял — корабль шел с грузом вина.
— Отставить! — крикнул он. — Прочь от бочки!
Подбежав, он вырвал у одного из матросов наполненный вином шлем и попробовал сам. Вино было первосортное, а стало быть, дорогое. Когда-то именно таким образом он стал владельцем целого состояния. Отшвырнув шлем, он оттолкнул рослого детину, хлебавшего драгоценный напиток прямо из бочки, наполненной, казалось, в основном светлыми женскими волосами.
— Отставить! — повторил капитан.
Он подозвал Тареса.
— Займись перегрузкой, — приказал он. — Нет ничего, что легче было бы продать. Только быстро!
— Есть, господин капитан!
Таща с собой ящик, он снова перебрался на «Морского змея». За спиной послышалось веселое пение матросов:
