смыслом жизни, необходимостью, без которой не было добычи, и вместе с тем удовольствием и наградой за недели тяжкого труда на парусах. Награда эта имела вкус унижения и позора врагов, чужой боли и крови. Вооруженные мечами полузвери имели шанс доказать свою ценность — и превосходство, чего они больше нигде добиться не могли.
Дрожала земля, по которой мчался табун ободранных, иногда полуголых, размахивавших всевозможным оружием атакующих. Несколько сотен пиратов с ревом пронеслись через лагерь, опрокидывая гвардейцев и наемников Готаха, падая вместе с ними в остатки костров, тонча друг друга, хватая противников и порой в буквальном смысле насаживаясь на их мечи. Вождь, который во время обычного сражения в поле сумел бы склонить подчиненных к подобной яростной атаке, несомненно, смог бы победить вчетверо превосходящего его по силам врага. Готах собственными глазами увидел верзилу, который, сжавшись в комок и выставив перед собой копье, на полном бегу проткнул им солдата — но заодно и бежавшего впереди товарища, поскольку ему даже в голову не приходило, что с чьей-то жизнью следует считаться. Упал пират, которому в шею попала стрела, выпущенная откуда-то из-за освещенного круга. Но в этой беспорядочной резне крылась разумная тактика: разбойники не умели сражаться в строю, плечом к плечу, прикрывая и поддерживая друг друга; их союзником был хаос.
Посланник наблюдал за происходящим в позе лежащего на траве полутрупа; ему очень хотелось пошевелиться, но он не мог. Что бы с ним ни случилось — он ничего не почувствовал, вернее, не мог дать название тому, что почувствовал. Боль? Но краткая как мгновение, слишком краткая, чтобы ее оценить. Готах скорее догадывался, чем знал, что рот его полон крови, а отсутствие чувствительности в теле и невозможность пошевелить ногами, вероятно, вызваны переломом позвоночника. К нему ползло пламя, жадно пожиравшее любую добычу, уже лизавшее край жирного пятна возле каким-то чудом не растоптанного костра. Готах видел горстку гвардейцев, которые сосредоточенно и спокойно — хотелось даже сказать, аккуратно — расправлялись с нападавшими. Они блокировали удар и выставляли перед собой клинок — два движения, после которых на землю всегда оседал труп. В свете многочисленных огней он увидел невероятную картину — опьяненную в последнем танце, залитую кровью девушку, которая наверняка уже должна была быть мертва, но оставалась жива. Израненные руки все еще держали легкое копье с длинным наконечником, но оружия почти не было видно, поскольку оно пребывало в постоянном движении, образуя в воздухе нечто вроде серебристого веера. На открытом и ровном пространстве это было страшное оружие, позволявшее держать врагов на расстоянии. До воительницы с копьем пытались добраться около десятка по-разному вооруженных пиратов, но она каждый раз успевала уйти с линии удара, получая лишь легкие повреждения вместо ран, ссадины вместо ломающих кости ударов. На смену одним бежали следующие. Она перекатывалась по земле, чтобы тут же снова вскочить на ноги, невероятным образом изогнув тело, пропуская над собой или сбоку острие меча и ударяя копьем, после чего противник хватался за брызжущую кровью артерию на шее или выпускал оружие и приседал, зажимая руками рану в туловище. Она снова нанесла молниеносный удар, и Готах увидел, что нападавший, которому копье вонзилось в живот, — женщина.
Хайна дернула копье, а та взвыла как зверь, выпустила из руки оружие и в то же мгновение, схватившись за древко копья Жемчужины, дернула в другую сторону, насаживая собственное тело на острие. Хайна на миг застыла — и именно этого мига могло ей не хватить… Насаженная словно червяк на палочку противница, продолжая визжать, резко повернулась вполоборота, ломая древко. Посланник увидел торчащее из ее спины окровавленное острие, когда та бросилась на Хайну, которая с невероятной быстротой уклонилась в сторону, стукнув по голове обломком копья, затем перехватила руку нападавшей и то ли вывихнула, то ли сломала ее в локте. Но все это отняло у нее лишнее время; окруженная врагами Черная Жемчужина подсекла кому-то ноги, воткнула обломок копья прямо в физиономию воинственно ревущего верзилы, но за спиной у нее был еще один, с мечом и ножом, и нож этот с ходу вошел ей в спину. Пронзенная копьем женщина сидела на земле, держась за беспомощно повисшую руку. Из ее рассеченного уха текла кровь. Она визжала как безумная, и, похоже, из-за ее крика опустились острия, уже нацеленные на раненую Черную Жемчужину. Напрягшись и изогнувшись дугой, насаженная на нож Хайна, с откинутой назад головой и залитым кровью из рассеченной брови глазом, стояла на слабеющих ногах, а ее шею сжимала рука того, кто вонзил ей в спину нож. Сидящая перед ней окровавленная женщина, шатаясь, поднялась на ноги, крича от боли, размахнулась и по-женски ударила Черную Жемчужину по лицу, но сила удара была явно не женской — Готах почти увидел, как лопается кожа на скуле; удар свалил Хайну с ног.
— Су-у-ука!!!.. — взвыла победительница, короткими рывками выдергивая вонзенное в тело древко. — А-а-а!!!
Вырвав копье, она пошатнулась и упала.
Снова задрожала земля — то мчались лучники и арбалетчики, в надежде, что для них что-то осталось. Готах чувствовал эту дрожь под холодной от травы щекой. Ощущение тела отчасти к нему вернулось, но одновременно пробудилась боль — столь пронзительная, что посланник успел лишь осознать, кого он увидел: щит Шерни, сокрушаемый топором Проклятых Полос; Делару, во второй раз в истории отданную на растерзание красному Гееркото. Если модели Йольмена чего-то стоили — то именно где-то там, наверху, образовалась щербина в Ферене, надломленном, словно огромная дамба, держащая на плечах клубящиеся массы воды.
Готах получил случайного пинка от бегущего пирата, другой пробежал по его спине. Боль была такая, будто все тело давил мельничный жернов.
Посланник выплюнул изо рта кровь, судорожно сжал кулаки и провалился в небытие.
15
Не имея возможности увидеть собственную спину, Готах мог только догадываться о том, что на затылке у него синяк размером с мужскую ладонь — дело рук Неллса, который охотно пользовался окованной железом дубинкой, так как она ломала кости, лишая врагов способности сражаться, но заставляя их еще долго страдать. Готах был хоть и сильным и жилистым, но все же человеком, а не зубром; удар лишил его возможности двигаться и, вероятно, спас ему жизнь. Если бы он не выглядел как убитый, следующий бегущий пират стукнул бы его уже не дубинкой, а топором или мечом.
С трудом сдерживая стон и кашляя кровью, посланник окинул взглядом поле жуткого побоища, с которого, судя по всему, никто не собирался убирать трупы. В рассветных лучах виднелись обугленные деревья, а ниже большие участки выжженной травы, соприкасавшиеся с пятнами засохшей крови. Повсюду валялись трупы, в воздухе стоял смрад — Готаху уже доводилось видеть несколько сражений, так что смешанная вонь крови, мочи, кала и содержимого разорванных кишок не была для него неожиданностью. Пользуясь дневным светом, победители могли наконец обобрать павших, чем они и занимались — около двух сотен человек. Годилось все, даже дырявые окровавленные тряпки, которые уже трудно было назвать одеждой; на траву бросали голые тела. В бухте рядом с захваченным парусником, на котором приплыл Готах со своей свитой, стояли на якоре еще два, а третий, намного больше, чуть дальше. Из-за мыса виднелся четвертый. Какие-то лодки сновали туда-сюда, перевозя на берег разные вещи — в основном, похоже, провиант и питье — и забирая раненых.
Полтора десятка полуживых пленников, по пиратскому обычаю подвешенные за ноги, умирали на деревьях. Среди них была Черная Жемчужина.
Солнце уже поднялось над морским горизонтом, когда к Готаху пришла — вернее, с трудом притащилась — женщина, которую он видел ночью. Он не сомневался в том, кто она, — одноглазая княжна Риолата Ридарета, наполовину женщина, наполовину Рубин. Та, кого он искал и нашел.
Уложенная в лубок и перевязанная рука была подвешена на шее при помощи зеленого платка. Разорванная рубашка и бинты под ней пропитались кровью; судя по тому, что знал Готах о строении человеческого тела, у пиратки была пробита печень, со стороны же спины — почка. Выглядела она ужасно, поскольку ей до сих пор не пришло в голову, что после сражения стоит умыться. Волосы с левой стороны склеились от засохшей крови, грязное лицо она в лучшем случае вытерла какой-то тряпкой, может быть, рукавом рубашки. На фоне всего этого странно смотрелись дорогие ожерелья и подвески, перстни на
