капитаном дошли до угла, Алешу Солеварова все еще окружали. Взрослые разошлись. Остались мальчишки.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ.
Ваше время истекло
Вслед за капитаном Маленький шагнул в гулкое здание почтамта.
Пахло клеем, разогретым пыльным деревом и множеством людей.
Капитан провел Маленького к будкам, на стеклянных дверях которых нарисованы телефонные трубки и стоят номера: 1, 2, 3, 4. Велел сидеть и ждать, а сам просунул голову в окошко.
— Девушка, мне Усть-Верею, пожалуйста. Ткацкую фабрику. Петрову позвать… Маленький, как мать зовут?
— Вера Ивановна…
«Чего это он задумал?..»
Капитан подошел к нему.
— Обещали быстро. Слушай внимательно, вот динамик. А я до киоска дойду…
Маленький уперся взглядом в широкую спину капитана.
«Что задумал? Велит на вокзале встречать? Сюда вызовет?..»
Капитан исчез в толпе, потом снова появился, на ходу разворачивая газету. Подошел. Шелестя газетой, стал бормотать что-то…
«Посадит в поезд, наверно…»
Женский голос за окошком певуче произнес:
— Дежурненькая, дай, миленькая, Усть-Верею, по срочному…
В динамике загудело: «Усть-Верея… Третья кабина… Петрова у телефона…»
Маленький рванулся было к кабине, но капитан сунул ему газету и зашел сам. Дверь прикрыл, да что толку — на весь почтамт гремит!
«Вера Ивановна! Колодкин Сергей Петрович говорит, из Старгорода! Как там Николай ваш?.. Здоров, здоров. Как у Николая дела?.. Да здоров, говорю. Николай, спрашиваю, как?.. Да здесь он, здесь, рядом. Николая-то приняли?.. В техникум приняли?.. Рядом стоит, сейчас передам трубку. Я спрашиваю, Колю приняли? Да? Передайте мои поздравления! Слышите? Колодкин шлет, Сергей Петрович! Колодкин! Константин, Ольга, Людмила… Сейчас трубку передам, а вы там розги готовьте, да покрепче…»
Капитан распахнул дверь кабины и махнул Маленькому рукой.
— Матери скажи — послезавтра уходим домой…
«Здравствуй», — сказала мать чужим дальним голосом. «Здравствуй», — эхом откликнулся Маленький. «Что ж ты, архаровец… Ну, погоди, приедешь… — Мать всхлипнула. — Колька-то поступил…»
В ответ на каждое слово матери Маленький молча кивал, как будто она рядом стояла.
«Колька поступил, слышишь?»
Маленький все кивал, кивал усердно. Чей-то, не материн, голос:
— Гражданин, говорить будете?
Тогда он словно встряхнулся, вспомнил: мать про Кольку сказала что-то…
«Колька! — заорал он в трубку. — Колька!..» — «Чего орешь, — сказала мать. — Кольки здесь нет… Он теперь в Сланцевом…» — «Ма!.. Кольке привет!..»
Щелк. Щелк, — ровное гудение в трубке. Снова — щелк. Голос: «Повесьте трубку. Ваше время истекло…»
«Что? Какое стекло? — Маленький опустил трубку. Она вся была в крупных каплях, а рука, сжимавшая трубку, мокрая. — Ваше время и стекло… Какое стекло?..»
— Ну, поговорил?.. — Капитан внимательно смотрел на него. — Пойдем-ка, Маленький, отметим. В кафе-мороженое.
«Отметим?.. Что отметим?» На стекле надпись: «Бланки подавать в заполненном виде…» Время и стекло… Теперь только он сообразил, что надо было сказать матери. Правда, он никогда не сказал бы ни одного из этих слов в телефонной будке, на виду у целого почтамта, да и один на один с матерью вряд ли сказал бы. Это были те слова, которые и про себя-то произносишь с трудом, а вслух и совсем невозможно. Слова эти бессвязные, но они и есть самые крепкие и самые главные, потому что их произносишь только самому себе. А люди думают, ты бесчувственное бревно, упрямец и молчун. Людям очень нравятся красивые слова и еще — чтобы их громко произносили…
— Пойдем, — сказал капитан, — тут недалеко.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ.
Надежды
Кафе-мороженое «Туесок». По стенам — плетеные корзинки с можжевельником, брусникой. Кругляки березовые вместо стульев. Под потолком вентиляторы — наподобие лебединых крыл. У официанток на передниках зайцы вышиты.
— Тебе какого, Маленький?.. Ясно. Всех сортов по одному, пожалуйста. И сифон.
В кафе не повернуться. Гудит. Вот это да! За соседним столиком Кузнечик! А рядом с ним старичок какой-то в сером костюме, при галстуке. Маленький огляделся и увидел сбоку тех самых медведей. Расселись, медвежьи башки за спину забросили, точно капюшоны. Шкуры распахнули. Перед каждым — сифон.
Пломбир цветной горкой проплыл на подносе через зал, опустился на стол. Капитан нажал пальцем на рукоятку сифона, в стакан ударила напористая струя. Поднял стакан.
— За Кольку твоего, — усмехнулся, — за химика…
В стакане тихий шип. Вот, оказывается, что отмечаем… Колька в техникум поступил! Дела…
А рядом — медведь говорит:
— Ты со мной не спорь, только бы пробить, в ножки кланяться будут. Экономия — две тыщи на станок!
А другой медведь:
— Не верю я что-то, Семеницын…
А медведь-Семеницын:
— Не веришь, и зря. А я на этот резец — во как надеюсь!
. .
— Маленький, — спросил капитан, — когда ж он это задумал?
— Кто? Чего?..
— Да Николай твой. В техникум поступать.
— Не знаю. — Маленький пожал плечами. Что ему, Колька докладывает.
— И ты не знаешь, — вздохнул капитан. — Большой пробел в твоем образовании.
. .
Кузнечик медленно ест, смакует. Черная сморода у него. А старичок, что рядом с ним, ничего себе не заказал. Гляди-ка! Берет с соседнего столика сифон, наливает себе, а сам говорит Кузнечику:
— Вы меня простите, товарищ, я уже старый человек и должен подумать о будущем, в смысле… запечатлеть свое прошлое, историю своей жизни, которая очень поучительна для молодого поколения. А вы, я вижу, человек умственного труда, и даже, может быть, литератор…
— Журналист, — сказал Кузнечик.
— Прекрасно, я угадал! — обрадовался старичок. — Начну с детства. Урок гимнастики вел у нас в училище какой-то чиновник — фамилии не помню — с тенденцией на фельдфебеля. Обходит он однажды
