— Да, — кивает она, — конечно…
— И ты не будешь больше звать меня Каша?
— Не буду, ни за что!
— Только со мной будешь дружить? Ле-ля…
— Только с тобой!
Паша лежит в высокой траве за спортивной площадкой и прислушивается к ее шуму. Он любит находить в этом шуме Лелин голос, вытаскивать его, словно ниточку из запутанного клубка, где чего только нет: смех, крики, свист, велосипедные звонки, стук пинг-понга, глухой удар по большому резиновому мячу, звонкая встреча ракетки и волана…
Паша вытягивает ее голос из клубка и подносит к уху, и вслушивается, хотя слов не разобрать. Потом вдруг ниточка пропадает, голос исчезает в общем шуме, и мальчик начинает гадать: ушла, домой позвали, или Сергей приехал?.. Однако мотоцикла не слышно…
Паша еще раз с напряжением вслушивается и, по-прежнему не находя ее голоса, вскакивает и бежит. Лавируя между деревьями, он выбегает на тропинку и в разноцветной толпе сразу находит ее — в синих джинсах, в тельняшке с закатанными рукавами она играет в бадминтон с какой-то незнакомой девочкой в белой футболке. И с первого взгляда видно, что эта беленькая играет в сто раз лучше, свободнее, легче. Она выигрывает с большим перевесом. Любо-дорого посмотреть, как она финтит, как режет. Леля нервничает, мажет из отличных позиций, она даже кричит на судью — а какой уважающий себя человек будет кричать на судью? Паше и жаль ее, и стыдно за нее, так стыдно!
Ну вот и проиграла.
— Еще будешь? — спрашивает беленькая.
— Нет, ногу ушибла… — И уходит в сторону, потирая ногу, а мальчик понимает: это хитрость, и скорей всего не ушибла ногу, а просто так легче перенести свой проигрыш. Вроде как оправдание ему найти. И он улыбается своей догадке…
— Чего улыбаешься, Каша? — говорит она тихо. — Рад, что проиграла?
«Как ты могла такое подумать! Как тебе в голову пришло?.. Да он… Да если б ты знала!..» Но разве такое скажешь вслух! И он говорит что попало, первое, что в голову приходит, лишь бы не молчать:
— Гляди, я шишку могу съесть…
И тут же, на ее глазах, подымает с земли зеленую сосновую шишку, надкусывает и начинает жевать…
Она нетерпеливо машет рукой. Хочет пройти мимо. Тогда он говорит:
— Я и кору могу…
Отламывает с ближайшей сосны кусок красновато-коричневой коры с белыми прожилками и — в рот.
— Каша, ты что, очумел? — Она смотрит на него с досадой.
Он видит, что привлек всеобщее внимание, что на него смотрят с любопытством и отступать ему некуда, и хотя уже стянуло рот и в горле першит, он срывает с кустика листья и с хорошо разыгранным удовольствием начинает их поедать… «Каша с ума сошел!» — кричит кто-то, а мальчик для пущей потехи корчит из себя шута, кривляется, бегает на четвереньках, рвет губами какие-то цветочки… Все кругом хохочут. Кроме нее. И это ужасно. Ведь ему только одного и надо — чтобы она засмеялась. Нет, не смеется, смотрит на него брезгливо и говорит:
— Ты просто дурак. Иди выплюни, — и тут же оборачивается, потому что на всю площадку раздается треск мотоцикла.
Сергей, шагающий от дороги, наверно, видит их лица. Ее — светлое, протянутое к нему, как ладонь. И его — жалкое, багровое, с зелеными губами и полными слез глазами.
А может быть, Сергей и не успевает этого разглядеть, потому что мальчик тут же срывается с места и бежит — через парк, напролом, к ручью — и там долго сидит под берегом, и плюется, и подбирает губами быструю золотистую воду.
БЕЛАЯ ДВЕРЬ В АКТОВЫЙ ЗАЛ
В конце школьного коридора — большая двустворчатая дверь. Молчаливая, ярко- белая, она вечно заперта, а на высоте, недоступной для первоклассника, укреплена на двух блестящих винтах синяя стеклянная табличка — «АКТОВЫЙ ЗАЛ».
Об эту дверь разбивается волна перемены. Набежит, ударится со всей силой и отхлынет, а дверь — непобедимой громадиной стоит себе, не шелохнется.
Первоклассники, точно головастики в пруду, кишмя кишат в длинном коридоре, такие одинаковые в своих синих сатиновых халатиках и толстовках. Над сатиновым морем, словно маяки, возвышаются учителя. Их задача, чтобы все двигались прямо, по фарватеру, по часовой стрелке, конечно, и чтобы при этом — никакой свалки, драки, беготни.
Первоклассник устроен просто. Он хочет туда, куда его не пускают. В том числе и в актовый зал. Даже к двери в актовый зал его не подпускают. И поэтому он туда все время стремится.
И вот какая придумана у первоклассников игра. Наперегонки, через весь коридор, сквозь плотную толпу прорваться. В пыли, в поту, чуть дыша, добежать до нее, до желанной, до большой белой двери. Первым повиснуть обеими руками на массивной круглой блестящей медной ручке.
Вот радость!
А сколько препятствий на пути к ней! Одному подставят ножку, другой застрянет в густой толпе, как рыбешка в мелкоячеистой сети, третьего остановит цепкая рука дежурного учителя…
Ну, а если добежал, ухватился и повис, оглашая коридор победным криком, думаете, все? А сколько таких же бежит следом, боже ты мой! И тут начинается самое драматичное — борьба за медную ручку, за то, чтобы на ней повисеть. Ах, какая тут куча, какой ком катается около заветной двери, как он пыхтит, как дышит, как гогочет, как ревет! И тогда все учителя, сколько их есть в длинном коридоре, бросаются в ту сторону, разгребая себе руками дорогу. Вот они добираются наконец и в четыре, в шесть, в восемь рук, пыхтя, негодуя, багровея от натуги, разбирают, растягивают, раздирают плотно сросшийся, сбившийся, сцепившийся ком.
А его, между прочим, и трогать не надо. Он сам разлетится в стороны, взорвется, как бомба, и осколков не соберешь — только дай срок. Как затрезвонит — сначала на первом этаже, а потом, все выше, выше — неистовый школьный звонок, этот ком точно ветром сдует! А на полу, у двери в актовый зал, останется сиротливая чья-нибудь пуговица, вырванная с мясом — вот вам и доказательство, что безобразие все-таки имело место. Подымайте теперь эту пуговицу и идите с нею по классам (первый «а», первый «б», первый «в», первый «г», первый «д»), идите искать того, чья она, пуговица…
Вы их сразу увидите — потных, жарких, лохматых, с шальными глазами, с потеками грязи на лице. Их отличает от всех остальных выражение безудержного счастья, упоения борьбой з а б о л ь ш у ю м е д н у ю р у ч к у в е ч н о з а п е р т о й д в е р и в а к т о в ы й з а л.
Сейчас их будут стыдить, ставить в угол, отправят умываться, врасплох зададут вопросы, потребуют дневник, но наступит перемена, и они снова побегут к заветной двери и снова сплетутся в яростный ком.
Я это знаю, потому что я сам первоклассник. Я сам все это изведал. Я знаю, как вкусна после перемены холодная вода из-под крана, с таким ржавым железным привкусом. Откроешь кран — и боком- боком под него, и глотать-глотать, не замечая, как стекает по подбородку, на рубашку, за шиворот… А потом — намочить стриженую голову. Сразу станет легче.
…Я первоклассник, и мне не дает покою дверь в актовый зал. Я никогда не видел ее открытой. Слова «актовый зал» звучат для меня: «А-а-а-актовый зал!». Певец делает рот колечком: «А-а-а-актовый зал!..» И круглые, блестящие буковки, как мыльные пузыри, дрожат в воздухе.
Нет, кое-что мы все-таки знаем про этот актовый зал. У Жоры Венчика брат-шестиклассник, и он т а м
