веселом детском обществе под присмотром почтенной русской няньки, уже около двадцати лет живущей в Японии и отлично говорящей на языке этой страны. Юро уже со слуха кое-как болтает по-русски и начинает слегка учиться.
Но вот в пять часов дня растворились двери гостиной, и дети гурьбой хлынули к блестящей, нарядной и поразительно эффектной елке. Сколько радостных восклицаний! Сколько восторга!.. И какое живейшее удовольствие вместе с некоторым недоумением и любопытством написано было на всех этих миловидных, улыбающихся личиках!.. Живые детские глазенки разбегались на множество самых разнообразных игрушек. Все, что было лучшего по этой части в иокогамских магазинах из вещей, нарочно привезенных к Рождественским праздникам из Европы, — все это нашло себе место под елкой Марии Николаевны. Началась раздача подарков. Кому и что предназначить, чтобы было кстати и никому не завидно, все это требовало немало предварительных соображений, много вкуса и такта, тем более, что подарки получали здесь не одни дети, но и взрослые: японцам и японским дамам предназначались европейские вещи, европейцам — японские, но и те, и другие были совершенно изящны и роскошны — последние, например, вроде старинных бронз, сальвокатовых лаков Томайя и драгоценного сатцумского фарфора. Словом, все это было сделано на широкую ногу, вполне по-барски, вполне соответственно высокому достоинству представителя России, тем более, что изо всех здешних посольств елка была устроена только в русском. И должно прибавить, что всему этому вполне отвечало истинно русское хлебосольное радушие хозяев. Любовь к детям вообще, это, как я говорил уже, одна из самых выдающихся симпатичных черт японского характера, и надо было видеть, сколько счастия и благодарности теплилось во взорах и разливалось в улыбках этих отцов и матерей, любовавшихся на радостные восторги и довольство своих малюток, счастливых и зрелищем этой сверкающей елки, и полученными подарками. Глядя на всех этих раскрасневшихся от удовольствия анко и мусуме, мне думалось, — вот истинно благая и разумная политика, основанная на мирном завоевании симпатий отцов и их подрастающего поколения!.. Вырастут со временем все эти дети и явятся деятелями на государственном и разных общественных поприщах своей родины; многое они забудут, многому научатся; быть может, много теней положит на их характеры жизнь, и много горечи и всяких разочарований принесет им суровая школа действительности, но ярко светлые моменты и образы из жизни радостных впечатлений детства останутся и невольным образом будут порой оживать в их памяти. А вместе с такими впечатлениями невольно, почти бессознательно сохранятся в душе и те симпатии, которые некогда они в ней породили. И с этими-то симпатиями будет у них связано воспоминание о доброй русской семье, служившей когда-то среди их отцов представительницей великого соседнего народа — того народа, который в отношении к их родине пока еще не запятнал себя ни одним несправедливым и неблаговидным поступком.
30-го декабря.
В одиннадцать часов утра принц Генуэзский сделал прощальный визит барону О. Р. Штакельбергу на 'Африке'. Послезавтра он уходит с Иокогамского рейда.
Несколько наших офицеров, и в том числе я, были приглашены сегодня на обед к К. В. Струве. У него нынче обедали с нами Бекер с женой, разделявшую с ним все трудности африканского путешествия, и несколько англичан, из посольства. Мистрисс Бекер еще довольно молодая особа, темная блондинка высокого роста и крупного сложения, с симпатичным и здоровым краснощеким лицом. Сам же Бекер — коренастый, краснолицый и уже достаточно седоватый мужчина с наклонностью к тучности; держится несколько сутуловато и просто, без английской чопорности, говорит мало, о путешествиях своих упоминает лишь общими местами и то, когда спросят, смеется добродушно, кушает с аппетитом, — вот и все, что я могу сообщить о знаменитом английском путешественнике.
31-го декабря.
Все нынешнее утро присутствовал на учениях кавалерии, экзерцировавшей на соседнем плацу. Учились все эскадроны, выделив сначала молодых солдат в особые команды. Тут же шла и выездка молодых лошадей. Проделана была школа езды на дистанциях и разомкнутыми рядами, затем ломка сомкнутого фронта и наконец движения церемониальным маршем.
В полночь мы скромно встречали с бокалами наш Новый год в русском посольстве, за семейным ужином у К. В. Струве.
Общественные зрелища и развлечения
1-го января 1881 года.
Сегодня за обедней в посольской церкви стоял, вместе с детьми К. В. Струве, маленький Юро Сайго. С каким серьезным вниманием и сдержанным любопытством приглядывался этот мальчик к ходу богослужения и как усердно становился на колени и клал земные поклоны, в то время, когда и остальные дети делали то же! Отец думает отправить его со временем учиться в Россию и весьма возможно, что в лице этого мальчика мы видим будущего христианина. За обедней присутствовали все живущие в Токио русские и несколько моряков, нарочно приехавших из Иокогамы, а из японцев, кроме Юро и одной живущей в посольстве девушки-служанки, был еще господин Ицикава, бывший секретарь японского посольства в Петербурге, где он и принял православную веру. Это человек лет тридцати с небольшим, довольно высокого для японца роста и с очень симпатичным, умным лицом; одет безукоризненно в черный фрак с белым галстуком и орденом Святого Станислава на шее. После обедни приехали с поздравлениями преосвященный Николай и члены духовной миссии, наш адмирал барон О. Р. Штакельберг, А. П. Новосильский и командиры русских судов, так что собралось довольно большое общество соотечественников. Все русские гости были радушно приглашены к завтраку, после которого начался приезд японской знати, министров и разных сановников, а также европейских представителей. Члены китайского посольства лично завезли свои карточки на длинных листках красной бумаги. Весь день до обеда прошел в приемах, а к обеду приехали посланники: германский барон Эйзендеккер и австрийский барон Гофер.
Вечером опять стояло над городом в северной стороне зарево пожара…
2-го января.
Утром, вместе с А. А. Струве и В. Н. Бухариным, сделал я поздравительные визиты преосвященному Николаю и членам нашей духовной миссии. Владыка показал нам библиотеку и разные, состоящие при миссии, учреждения, а вместе с тем доставил возможность полюбоваться с вышки миссионерского дома единственным в своем роде видом на японскую столицу. Об этом виде стоит сказать несколько слов. Представьте себе необозримое пространство, как бы море серо-черепичных крыш с белыми каймами, меж коих узкими полосками и даже просто линиями обозначаются в разных направлениях, как на паутине, большие и малые улицы, набережные, переулки… И это бессчетное множество крыш сливается вдали в один серый тон, который, чем отдаленнее, тем становится все бледнее, пока, наконец, не исчезнет где-то там, на краю горизонта, в воздушной перспективе. Там и сям, среди этого моря, как островки, вырезываются купы деревьев и торчат маяками сторожевые пожарные вышки, да кое-где выглядывают из рощиц шпили буддийских пагод и затем — кроме стен и башен цитадели до высокой кровли храма Монзеки в Цукиджи — глаз ваш не встречает среди этого раздолья однообразных крыш ни одного капитального, выдающегося над
