приходилась почти против другой, с тою только разницей, что одна принадлежала бельэтажу, а другая – литерная – приходилась ярусом выше. Из обеих выглядывало по прелестной женской головке, на которые в антрактах были устремлены почти все бинокли черных фраков и блестящих мундиров.
Обе вполне прекрасны, неподдельно свежи, неподдельно молоды, чего – увы! – никак нельзя было сказать про тех Аспазий бельэтажа, которые молодость покупают в косметических магазинах и скорее годятся на амплуа театральных Мегер, чем на роли Фрин и Лаис нашего времени.
– Кто эта особа? – спрашивали в партере, указывая на головку бель-этажа.
– Как! вы не знаете?.. О, barbare![222] да где живете вы после этого?! Не знать хорошенькой женщины в Петербурге!.. Это – танцовщица, mademoiselle Брав…
– А чье она приобретение, чья собственность?
– Князя Желторецкого.
– Il n'a pas un mauvais gout, le prince![223]
– Да вот и он… Глядите, входит в ее ложу…
– Гм… а ведь недурно быть обладателем такой женщины?
– Еще бы! А вы слыхали, какой он ей праздник задал?..
– Magnifique, mirobolant![224]
– А там кто такая? вон, видите – в литерной? Une tete de Greuse[225] , – говорили, указывая на другую головку.
– А! в самом деле, это совсем новинка!.. Кто она? с кем она? Кто знает?
Но о последней никто в партере не мог сообщить надлежащих сведений. Между тем впечатление было произведено весьма заметное – новинкой заинтересовались.
– С нею кто-то есть, однако, – продолжались партерные наблюдения, – кажется, дама, – постойте-ка, поглядеть, что ли, в бинокль…
– Ба! да это известная генеральша!.. Ну, так и есть: она!
– Она? те-те-те… Стало быть, дело в купле и продаже.
– Разумеется, так!
– Понимаем…
И говор в таком роде расходится далее, по всему партеру.
Общее впечатление, производимое двумя головками, не бесследно отразилось на молодом князе Шадурском. Самолюбие его, привыкшее сознавать в себе чувство постоянного первенства, тотчас же засосал неугомонный червячок. Молодая, почти девочка, mademoiselle Брав являла собою слишком разительный контраст с теми блеклыми женщинами, которые давно уже не представляли ничего нового для князя и людей его категории. Отношения ее к Желторецкому показались Шадурскому чем-то новым, оригинальным и потому уже привлекательным. Желторецкий был его товарищ и даже весьма сильный соперник в общественном положении, поэтому князь Владимир втайне очень его недолюбливал. Теперь же, видя в театре всеобщее внимание к ложе бельэтажа, слыша этот говор, расточавший похвалы молодой девушке, подле которой в одном из антрактов появился сам Желторецкий, тогда как никто, кроме его, не переступал за порог той ложи, – князь Владимир поддался сильной досаде, подстрекнувшей в нем ревнивые домыслы: «Зачем, дескать, он, а не я первый, выдумал эту штуку? Зачем я несколько месяцев понапрасну торчу у баронессы фон Деринг, тогда как по своему положению мог бы, даже должен иметь свою собственную любовницу, о которой бы все говорили, любовались и завидовали мне?»
Сама судьба являлась на помощь молодому князю. Он не упустил из виду и литерной ложи, где сидела другая, никому не известная, но точно так же всеми замеченная девушка, за которою вырисовывался силуэт генеральши фон Шпильце.
«А чем черт не шутит?» – решил сам с собою Шадурский и тихо удалился из партера.
XVIII
СТРАНА ФАНТАСТИЧЕСКАЯ, НО БЕЗ ПРИМЕСИ ИДИЛЛИИ
– Eh bien, calme-toi, calme-toi, mon enfant, mon petit bijou!..[226] Ну что ж, ну, зачем плакать? – нежно утешала генеральша фон Шпильце на пути из Колтовской, увозя в карете рыдающую Машу. – Вить я тебе тетенька, родной тетенька, я ж тебе люблю, mon ange![227] * У меня хорошо тебе будет.
Но Маше как-то противны были эти ласки.
– Зачем, зачем вы увезли меня оттуда? – рыдала она.
– А что ж, нельзя иначе; мы вместе жить будем; старики приходить будут, и мы до стариков приезжать будем, – объясняла Амалия Потаповна.
Последнее обещание несколько утешило молодую девушку, так что она уже гораздо спокойнее доехала до квартиры генеральши.
Эта роскошная лестница, швейцар, цветы и вся обстановка великолепного жилища г-жи фон Шпильце произвели сильное и новое впечатление на Машу: она еще в жизнь свою не видала ничего подобного, ибо вообще о роскоши и богатстве составила себе смутное понятие только по книжкам. Генеральша показала ей предназначенную для нее комнату во втором отделении своей квартиры – и комната эта после бедной девической кельи показалась Маше верхом изящного комфорта. Тотчас же по приезде было послано вниз за модисткой, которая сняла с Маши мерку и принесла целый выбор шляпок, манто и прочих нарядов.
Маша дивилась и не верила глазам своим, не понимая даже, почему все это вдруг так случилось и зачем, по какой причине все это внезапно является к ее услугам только теперь, тогда как до этой минуты она должна была жить в бедном колтовском домике. Что все это значит? и неужели генеральша ей родная тетка, и кто были ее настоящие родители, где они теперь? – допытывала она самое себя – и ни на один из множества подобных вопросов не могла доискаться положительного ответа, ибо генеральша очень коротко,
