– Чудно! – ухмыльнулся «внучек», рассматривая картины. – Право, чудно! И токмо соблазн один выходит… А я к тебе с приятелем: вон он, гляди, каков!.. Да войди ж ты к нам, Иван Иваныч, – кликнул он Зеленькова, который у наружного прилавка разглядывал «божественное» в куче литографированных эстампов.
– Слышь-ко, дедушка! Ты как меня, к примеру, понимаешь? – при этом пришедший букинист снова хлопнул по плечу хозяина.
– Ну, как там еще понимать тебя! Все мы стрекачи-труболеты, одно слово! – отшутился горбун с благодушной улыбкой.
– Нет, ты, дедушка, говори не морально, а всурьез, по-истинному: как ты понимаешь Максима Федулова? Каков я, по-твоему, есть человек?
– Ништо, человек-то ты был бы хороший, да беда – бог смерти не дает, а то ничего бы!..
– Ну, вот, опять ты только на смех ведешь! А ты скажи мне: много ли, мало ли ты со мной камерцыю свою водишь?
– Да годов с двадесять будет, пожалуй.
– Надувал я тебя коли? аль заставлял кашу полицейскую расхлебывать? говори ты мне!
– Это что говорить! Николи этого за тобой не водилось.
– Ну, и скольких я литераторов на своем веку перезнавал? От скольких сочинителев книжонок в твою лавчонку переправил?
– И это многажды случалось.
– Ну и, стало быть, я человек верный?
– Да ты это как, всурьез? – пытливо вскинул на него глаза хозяин лавчонки.
– С тем и пришел! – с достоинством подтвердил Максим Федулов.
– Ну, как ежели всурьез, то конешное дело – верный, – согласился горбун.
– И можешь ты на меня положиться?
– Сказано: «не надейся убо на князи…»
– Да я не князь, – перебил его букинист.
– А не князь, так грязь – и тово, значит, хуже, – опять отшутился «дедушка».
– Коли грязь, пущай грязь, будь хоть по-твоему! – шутя же согласился Федулов. – Оба мы книжники – и, значит, одного поля ягода.
Старик лукаво усмехнулся и головой покачал; отрезал, мол, здорово.
– Ну да ладно, что тут тары-бары точить! – порешил он, ударив его ладонью в ладонь. – Конешное дело, положуся!.. Да ты насчет чего же это?
– А насчет заграничного звону, – подмигнул ему Федулов.
Старик зорко и осторожно покосился на Зеленькова.
– Чего-с? – протянул он, цедя свое слово сквозь зубы.
– Ты, дедушка, не бойсь его, – кивнул Максим на Зеленькова. – Не сумлевайся: это – человек верный, старинный мой благоприятель.
Дедушка еще пытливей и зорче поглядел сперва на того, потом на другого и наконец успокоился.
– Чего, «заграничного», говоришь ты? – переспросил он, словно бы еще не вникнул.
– Звону, дедушка, звону, с лондонской колокольни.
– Нет у меня такого товару. И не соображу, о чем ты это говоришь, – зарекся горбун, отрицательно закачав головою.
– Ну, врешь! Еще намеднись сам же просил: не подыщется ль, мол, у меня покупателев? Вот я тебе и подыскал. У меня есть уже два экземплярца! – показал он из бокового кармана сверток печатной бумаги, повернувшись спиною ко входу – «чтобы не было соблазну посторонним лицам». – Один свой был, другой у товарища добыл, за третьим к твоей милости пришел. Уважь, дедушка, потому – беспременно три надо: в отъезд, слышь ты, взять желают, для пересылки.
– За какое время? – осведомился горбун, сделавшись посговорчивее.
– За прошлой год, полугодие полное требуется.
– Можно! Пятьдесят на серебро, а меньше в цене – ни копейки.
Максим Федулов стал маклачить, прося «уважить насчет спуску», но горбун упорно и крепко стоял на цене, заявленной им с первого разу. Нечего делать, пришлось Ивану Ивановичу раскошелиться и дать. Горбун внимательно переглядел на свет каждую ассигнацию, проверил нумера, пересчитал раза два всю сумму на том основании, что «деньга, мол, допрежь всего, счет любит», и наконец после всей этой процедуры, систематически уложил полученные деньги в большой сафьянный и отчаянно замасленный бумажник.
– Ты, Федулов, постой-ка тут с приятелем заместо меня, а я пойду, пошарю, может, здесь, а может – и дома схоронено; не упомню что-то.
Федулов на это только головой кивнул: «Хитри, мол, «не упоминаю»! Знаем мы тебя!»
И горбун удалился в самый темный уголок своей лавчонки. Разобрав целую груду книг на нижней полке, которая плотно примыкала к самому полу, он осторожно стал выдвигать ее. Эта полка, имевшая особенное, потайное назначение, подавалась у него взад и вперед на двух желобках, незаметных для постороннего
