полупомешанными странностями.
Как только Христина стукнулась об дверь, послышалось из спальни медленное, тяжелое шарканье туфель и отмыкание замков да задвижек в первой двери, что вела из приемной в спальню. Затем снова удушливый кашель и снова шарканье – уже не по смежной комнате.
«Морденко, здравствуй!»
– Здравствуй, милый! здравствуй, попинька!
«Разорились мы с тобой, Морденко!» – крикнул опять навстречу хозяину голос попугая, очень похожий на голос самого старика, который, по заведенному обыкновению, не замедлил со вздохом ответить своему любимцу:
– Разорились, попинька, вконец разорились!
– С кем это он там разговаривает? – полюбопытствовал сокол у кухарки.
– С птицей… это он каждое утро…
«Господи, что за чудной такой дом! лбом стукаются, с птицами разговаривают – нечто совсем необыкновенное!», – размышлял сам с собою надзиратель.
– Отмыкай у себя! – сказал Морденко, и Христина взялась за железный засов той самой двери, об которую стучалась, и отодвинула его прочь; в то же самое время Морденко с другой стороны отмыкал замки и задвижки и точно так же снимал железные засовы.
– Это у вас тоже постоянно так делается? – спросил надзиратель, с каждой минутой все более и более приходя в недоумение.
– Кажинную ночь, а ино и днем запирается.
– Ну, признаюсь, это хоть бы и на одиннадцатую версту ко всем скорбящим впору, – пробурчал надзиратель.
На пороге появился Морденко с фонарем и ключами, в своем обычном костюме – кой-как наброшенной старой мантилье.
– Что вам угодно? – спросил он с явным неудовольствием.
– Есть дело кое-какое до вас.
– Заложить что-либо желаете?
– Нет, я не насчет закладов, а явился собственно предупредить вас… Позвольте войти?
– Да зачем же… это… входить?.. Можно и здесь… и здесь ведь можно объясняться, – затруднился Морденко, став нарочно в самых дверях, с целью попрепятствовать входу незваного гостя.
– Мне надобно сообщить нечто вам, именно вам – по секрету… Вы видите, кажется, что я – полицейский чиновник?..
– Не вижу; мундир этот ничего особого не гласит: может, и другого какого ведомства, а может, и полицейский – господь вас знает… Я зла никому никакого не сделал…
– Да против вас-то есть зло!.. Позвольте, наконец, войти мне и объясниться с глазу на глаз.
Морденко видимо колебался: он не доверял незнакомому человеку, пришедшему в такую раннюю пору; наконец, бросив вскользь соображающий взгляд на тяжелую связку весьма внушительного вида и свойства ключей, он проговорил с оттенком даже некоторой угрозы в голосе:
– Ну, войдите… войдите!.. буде уж вам так хочется объясниться.
Надзиратель вошел в известную уже читателю приемную комнату и поместился на одном из немногих, крайне убогих стульев.
– Не известно ли вам, – приступил он к делу, – не было ли когда на вас злого умыслу?
Морденко встрепенулся, остановясь на месте и раздумывая о чем-то, склонил немного набок голову, неопределенно установив глаза в угол комнаты.
– Был и есть… всегда есть, – решительно ответил он, подумав с минуту.
– Не злоумышляли ль, например, на жизнь вашу?
– Злоумышляли. Вот скоро год, как у наружной двери был выломан замок… Я отлучался из дому – у меня все на болтах, на запоре: коли ломать, так нужен дьявольский труд и сила, от дьявола сообщенная, а человеку нельзя, невозможно; так в мое отсутствие и своротили. А двери вот в эту комнату выломать не удалось – силы не хватило… Так и удрали. Об этом и дело в полиции было… следствие наряжали и акт законный составили.
– Ну, так вот и нынче на вашу жизнь злоумышляют, – любезно сообщил надзиратель.
Морденко нахмурился и пристально, серьезно посмотрел на него.
– А!.. я это знал! – протянул он, кивая головой. – Я это знал… А вы-то почему знаете?
– Я-то… Я был извещен.
– А кто известил вас?
– Это уж мое дело.
– Нет-с, позвольте!.. Ваше дело… А зачем вы пришли ко мне? Кто вас послал? – допытывал он, строго возвышая голос. – Есть у вас бумага какая-нибудь, предписание от начальства, по коему вы явились не в обычную пору?
– Нет, бумаги никакой не имеется, – улыбнулся надзиратель со своей соколиной осанкой.
