– А!.. ни-ка-кой!.. Никакой, говорите вы?.. Так зачем же вы без бумаги приходите? Почему я должен вам верить? Почем я могу вас знать? А может быть, вы именно и держите злой умысел на меня? – наступал на него весь дрожащий Морденко, тусклые глаза которого светились в эту минуту каким-то тупым и кровожадным блеском глаз голодной волчихи, у которой отымают ее волченят. Он поставил свой фонарь и судорожным движением крепко сжал в кулаке связку ключей.
«Ого! – подумал про себя квартальный, – да тут, пожалуй, раньше чем его убьют, так он меня, чего доброго, насмерть по виску хватит».
– Как вам угодно, – сухо поклонился он, поднявшись со своего места. – Я пришел с моими людьми только предупредить вас и, может быть, преступление… Но если вам угодно быть убитым, в таком случае извините. Люди мои спрятаны будут на лестнице, и мы, во всяком случае, успеем захватить, кого нам надобно… хоть, может быть, и несколько поздно… Извините, что потревожил вас. Прощайте.
Тон, которым были произнесены эти слова, и присутствие домового дворника в прихожей рассеяли несколько сомнения Морденки.
– Нет, уж коли пришли, так останьтесь, – проворчал он глухим своим голосом, в раздумчивом волнении шагая по комнате и не выпуская из руки ключей.
– В таком случае, – предложил надзиратель, – позвольте уж ввести моих людей и разместить их, как следует. Одного мы спрячем в кухне, а другого в этой комнате.
Он указал на спальню.
Морденко с тоскливою недоверчивостью подумал с минуту.
– Вводите, пожалуй! – махнул он рукою.
Люди были впущены в квартиру и спрятаны. Кухарке отдано приказание – впустить немедленно и беспрекословно каждого, кто бы ни постучался в дверь.
– Я знаю… я знаю, что меня нынче убить хотят… Я все знаю! – ворчал Морденко, измеряя шагами от угла до угла пространство своей приемной комнаты.
– А, это очень любопытно, – подхватил надзиратель. – Через кого же вы это знаете?
– Через кого?
Остановка посреди комнаты и долгий испытующий взгляд.
– Через ясновиденье, государь мой… Мне ясновиденье было такое… Я знаю даже, кто и злоумышленники.
– А кто же, вы полагаете? – спросил собеседник, уже сильно начинавший сомневаться, не с помешанным ли имеет он дело.
– Я не полагаю, а удостоверяю! – подчеркнул старик безапелляционным образом.
– Ну, так сообщите; интересно знать.
– Извольте, милостивый государь. Это – она, кухарка, Христина, – указал он на кухню, произнося свои слова таинственным шепотом, – она и приемный сын мой, называющийся Иваном Вересовым – в актерах живет, стало быть, прямой блудник и безнравственник… Они уж давно сговорившись – убить меня, – продолжал он, расхаживая в сильной ажитации, – мне сегодня всю ночь такое ясновиденье было, что сын большой топор точит, а она зелье в котле варила. Допросите ее, какое она зелье варила? Непременно допросите!
– Да ведь это только одно ясновиденье, – заметил надзиратель.
– Ну, да, ясновиденье! Потому-то, значит, она и взаправду варила, что мне царь небесный этакое ясновиденье послал!
– Ну, на сей раз – извините – оно обмануло вас: ни кухарка, ни сын ваш не участвуют здесь. Это мне положительно известно.
– Нет, участвуют! Уж это я знаю, и вы меня не разуверите!.. Положительно… Да, положительно только один господь бог и может знать что-либо; а мне сам господь бог это в ясновиденьи открыл – так уж тут никакие мудрования меня не разуверят!.. Незаконнорожденный сын мой давно уже на меня умысел держит; я вот потому хочу начальство упросить, – чтобы его лучше на Амур сослали… Разве мне это легко?.. Как вы полагаете, – легко ли мне все это? Мне – старику… отцу, одинокому?.. Легко, я вас спрашиваю? – остановился он, сложа на груди руки, перед своим собеседником, и старческий голос его дрогнул, а на сухих и тусклых глазах вдруг просочились откуда-то тощие слезы.
Но прошла минута, он замолчал – только еще суровее, с сосредоточенным видом стал ходить по комнате своими медленными и тяжелыми шагами.
Несколько времени длилось полнейшее молчание, один только маятник стучал да Морденко ходил. Сырость и холод этой квартиры порядком-таки стали пронимать квартального.
– Однако, у вас тово… холодновато… Нельзя ли затопить? – попросил он, поеживаясь и растирая руки.
Морденко при этой неожиданной просьбе искоса взглянул на него, как бы на своего личного врага.
– Затопить нельзя… вчера топлено, – сухо возразил он, – а вот чаю не угодно ли? У меня настой хороший – из целебных трав…
– Нет, этого не хочу, – отказался квартальный, – а нет ли у вас эдак тово… насчет бы водочки?
Старик встрепенулся и так поглядел вокруг себя, словно бы услыхал что-нибудь очень оскорбительное для нравственности и даже кощунственное.
– Боже меня упаси! – отрицательно замотал он головой. – Никогда не пью и в доме не держу… В водке есть блуд и соблазн. Я плоть и дух свой постом и молитвой питаю, так уж какая тут водка!
Квартальный полюбопытствовал оглядеть Морденкину квартиру, что старику не больно-то нравилось; однако нечего делать – пошел за ним с фонарем. «Кстати, – подозрительно думалось ему, – огляжу хорошенько, не хапнул ли чего в спальне тот-то… спрятанный?»
