казаков-первопроходцев она на девять десятых была заселена юкагирами. Которые соседей в грош не ставили и в итоге их дружно истребили. А потом держава долго хороводилась с чукчами, но так и не заставила их платить ясак. И из-за нерентабельности древняя Анадырская крепость была ликвидирована, а администрация – вывезена.
А вы всё – апачи, апачи…
Так что ни Равтытагин никогда не обратился бы за помощью к эвенам, ни они не согласились бы помогать ему. Особенно когда речь шла об увеличении благосостояния приморских чукчей и об убийстве.
– Так что этот документ или спрятан вместе с деньгами, или сгорел… – резюмировал Свиридов. – И мы всё равно вернулись туда, откуда начали.
– Одно мне не понятно. Это одно – оно же самое главное, – сказал он чуть позже. – Что надо было сделать человеку, чтобы ему потребовалось пустить пулю в голову – совершенно расчётливо.
– А я не понимаю, почему тело не спрятали, – откликнулся я.
– Да ну, – рожу старого милиционера искривила усмешка. – А ведь это напрямую смыкается с твоей специальностью… Охотовед хренов.
– Медведи?
– Ну конечно. Вообще, настоящее чудо – то, что костяк сохранился так долго. Видимо, воняет не по- местному.
– Не факт, что он сейчас нас там ожидает. Росомахи могли растащить его уже этой зимой.
– Там до скелета надо пробиваться через несколько слоев синтетики, – хмыкнул Свиридов. – Максимум череп сгложут. Хотя если он пролежал там прошлую зиму, то уж никогда не стронется с того места.
– Так что, будем его находить? – задал я основной вопрос этого вечера.
– Тебе сильно нужны эти деньги? – посмотрел на меня пристально Свиридов.
– Пять тысяч евро? Они б, конечно, не помешали. Но я не уверен, что они стоят того гвалта, который поднимется вокруг.
– Ты вроде бы говорил о десятке?
– Половина твоя, – я рассмеялся. – Али ты не милицанер?
– Милицанер, – согласился Свиридов. – И потому ответственно тебе заявляю: пятёра евро не стоит этого геморроя. Я тебе скажу, и десятка его не стоит.
– Стало быть, надо его прикопать, – я пожал плечами. – Как-то он нехорошо там на юру лежит.
– Насчёт этого можешь не сомневаться. Я его неглубоко, но зарыл. Насколько мерзлота позволила. И столбик поставил. Ну что, выпьем, что ли, за этого бедолагу?
Мы выпили не чокаясь. Кто бы ни застрелил Алексея Протасова, он это сделал по одной, и в общем-то вполне очевидной, причине. Они разговаривали на разных языках, и Алексей слишком стремился навязать другому человеку своё миропонимание. Справедливо рассуждая, я понимал, что каждый из насельников Вороньей реки был способен на этот выстрел. Да что там – и я, и капитан Свиридов также были способны на это.
Мы снова выпили не чокаясь и постарались забыть странного пришельца, погибшего в устье реки Имлювеем.
– Чего это за девчонка к тебе прицепилась? – спросил Свиридов после третьей. – Ничего девка, только какой-то у неё странный сдвиг на почве наших аборигенов. Надо ей мозги на место поставить.
– Давай лучше этим я буду заниматься, ага?
Пойнт-Хоуп
– Но ведь на Западе проблемы коренного населения решаются, – вздохнула Лена. – Так что же у нас есть такого, чего мы не можем решить?
– Да не сильно-то это решается и на Западе. Видишь ли, что мы, что американцы, что шведы с финнами – мы люди греко-романской культуры. Причём культуры земледельческой в основе своей. А люди, которых мы пытаемся окормить, – люди охотничье-животноводческой культуры. То есть между нами и северными аборигенами, равно как и индейцами, – противоречие мировоззренческое. И в общем-то сути его никто из умных людей так и не смог сформулировать. Понимают – да, а сформулировать – не очень. Мы все знаем, что мы – иные, – тут я демонстративно употребил термин из российской фантастики, – при этом определить «точки разлёта» между нами и, скажем, чукчами или коряками, ведущими естественный образ жизни, так никому не удалось. В комнате, где приходилось ночевать Протасову, я видел книги Торо и Эмерсона – совершенно стандартная литература для людей, интересующихся решением экологических проблем. Типовой набор, так сказать. Но при этом оба были людьми, бесконечно далёкими от естественного образа жизни, который вели те же индейцы рядом с ними. Например, нам трудно, почти невозможно понять, что смысл жизни каждого мужчины-индейца активного возраста составляла война. И в общем-то те действия американских первопоселенцев, которые нам здесь, в центре Москвы, кажутся варварским геноцидом, с точки зрения тех же первопоселенцев были совершенно оправданны.
Кроме того – тебе, наверное, это будет интересно – самую убогую и задроченную деревню северных аборигенов я видел не на Чукотке, Таймыре или в Якутии. Это был посёлок с красноречивым названием Мыс Надежды – Пойнт-Хоуп.
Я задумался. Туда, в этот Пойнт-Хоуп, мне довелось попасть в результате странного бартера с Департаментом дикой природы Соединённых Штатов. В мою бытность на Аляске я перевёл им ряд российских законодательных актов. В бюджете отделения не было денег для того, чтобы оплатить мне эту работу, и они сделали мне вполне оригинальное и интересное предложение – пролететь на патрульном самолёте вдоль всей береговой линии штата и помочь при учёте выброшенных на берег трупов морских млекопитающих. То есть на крошечном летательном аппарате пролететь несколько тысяч километров, постоянно присаживаясь и рассматривая различные сомнительные предметы на береговой линии. Мне предстояло увидеть всю северо-западную оконечность американского континента, а кое-что в этой части – даже потрогать руками, и я посчитал, что это достаточная плата за несколько дней работы в офисе.
Нет нужды говорить, что поездка (или, правильнее говорить, «пролётка») получилась совершенно фантастической. Мы стартовали вообще с территории Канады, из района устья Маккензи, и двинулись мимо залива Прюдо на мыс Барроу. Там мы повернули на юг, и в какой-то момент я увидел совершенно бесподобный по своей красоте и суровости скальный массив – мыс Блафф.
А совсем недалеко от него, на широкой галечной косе, располагалась россыпь прямоугольных строений такого же грязно-серого цвета, как и камни, на которых они стояли. Это место называлось совершенно романтически – Мыс Надежды, Пойнт-Хоуп.
Здесь я скажу пару слов о том, что представляет собой отделение Департамента дикой природы, с которым я работал. Это были копы. Самые простые копы. Только с лёгким уклоном в природоведение. Но в любом случае рейнджер-природоохранец в Америке – это не российский охотовед, про которого один из отцов-основателей российского охотоведения Юрий Порфирьевич Язан сказал: «Гибрид биолога, мента и экономиста. И всё хреновое». С рейнджерами и офицерами Департамента это не так. Это – копы. Простые суровые копы с пистолетами, наручниками, фонариками, дубинками и всеми символами и атрибутами американской полицейской машины.
Ну и вот, летим мы на самолёте этой вот самой американской полиции над деревней Пойнт-Хоуп, и офицер мне рассказывает: «Здесь у нас полицейский живёт. Стажёр. Вообще-то сюда постоянного полицейского найти невозможно, поэтому разработана следующая система. Курсант заканчивает полицейскую академию и может пойти сюда работать. Работать он здесь будет восемь месяцев, после чего получит оплачиваемый трёхнедельный отпуск в любом месте США и по его окончании – достаточно престижную службу. Вот здесь сейчас такой полицейский находится, и он нас встретит на взлётной полосе».
Действительно, на взлётной полосе сидел какой-то молодой крепкий мужик с парой рюкзаков. Мой спутник (буду впредь звать его Старый Полицейский) старательно сделал вид, что эти рюкзаки не замечает.
Тут Молодой Полицейский просто сказал: «А вы не можете меня забрать отсюда сегодня же?». Старый Полицейский опять же сделал вид, что не услышал этого вопроса, а просто предложил проехать в участок, выпить кофе, переночевать и вечером поговорить.
Вечером выяснилось вот что. Тони служил в посёлке уже полгода. Его, конечно, очень сильно удивляло,
