хвостов или у золотых скульптурных изображений кренделей и свиных голов стояли толпы сгрудившихся людей и питались вприглядку. В более зажиточных домах, где могли оплатить труд художника, обедали, соблюдая кулинарную традицию по-старому. У стола: на первое подавали натюрморт голландской школы с изображением всевозможной снеди, на третье - елочные фрукты из папье-маше. К этому присоединялся и товарный голод: на магазинных полках, кроме пыли, почти ничего. Смешно сказать, когда мне понадобилась палка, обыкновенная палка (тротуары там из ухабов и ям), то в магазине не оказалось палок о двух концах: пришлось удовольствоваться палкой об одном конце. Или вот пример: когда один из москвичей, доведенный бестоварьем до отчаяния, попробовал повеситься, оказалось, что веревка свита из песку: вместо смерти пришлось ограничиться ушибами. Безобразие.
Внутренние разногласия во время моего пребывания в столице еще усугубляли разруху и бедность. Так, однажды, проходя мимо ряда серых, паутинного цвета домов, я с удовольствием остановился у особняка, выделявшегося свежим глянцем краски и рядами застекленных окон. Но когда на следующий же день случаю угодно было привести меня к этому же дому, я увидел: стены пожухли и покосились, а улица перед фасадом под обвалившейся штукатуркой и битым стеклом.
- Что произошло в этом доме? - обратился я к прохожему, осторожно пробиравшемуся, стараясь не занозить своих голых пяток о стекло.
- Дискуссия.
- Ну а после?
- После лидер оппозиции, уходя, хлопнул дверью. Вот и все.
- Чушь, - обернулся на наши голоса встречный, - уходя, он прищемил дверью палец. А суть дела в том, что...
- Для меня, - угрюмо перебил первый, внезапно захромав, - суть в том, что из-за ваших расспросов я порезал себе пятку.
Две спины разошлись - влево и вправо, оставив меня в полном недоумении.
- Если взглянуть на Москву с высоты птичьего полета, вы увидите: в центре каменный паук - Кремль, всматривающийся четырьмя широко раскрытыми воротами в вытканную им паутину улиц: серые нити их, как и на любой паутине, расходятся радиально врозь, прикрепляясь за дальние заставы; поперек радиусов, множеством коротких перемычек, переулки; кое-где они срослись в длинные раздужья, образуя кольца бульваров и валов, кое-где концы паутинным нитям оборвало ветром - это тупики; и сквозь паутину, выгибаясь изломленным телом, затиснутая в цепких двулапьях мостов синяя гусеница - река. Но разрешите птице опуститься на одну из московских кровель, а мне сесть в пролетку.
- Куда? - спрашивает возница, разбуженный моим прикосновением к плечу.
- В Табачихинский переулок.
- Миллиардец с вашей милости.
Возница стегает полуиздохшую лошаденку, пролетка с булыжины на булыжину, - и мы, взяв горб моста, вкатываемся в путаницу замоскворецких переулков; в одном из них крохотный, в раскосых окнах, с скрипучим крылечком, домик:
- Профессор Коробкин дома?[19]
- Пожалуйте...
Вхожу. Маститый ученый косит мне навстречу из-под стекол очков. Я объясняю цель прихода: иностранец, хотел бы ознакомиться с материальными условиями, в которые поставлена русская наука. Профессор извиняется: он не может подать руки. Действительно: пальцы замотаны в марлю и перетянуты бинтами. Озабоченно расспрашиваю. Оказывается: лишенные самых необходимых научных пособий, как, например, грифельной доски, ученые принуждены бродить, с куском мела в руке, отыскивая для записей своих выкладок, чертежей и формул хоть некие подобия досок. Так, профессору Коробкину не далее как вчера удалось найти весьма неплохую черную спинку кареты, остановившейся где-то тут неподалеку у одного из подъездов; профессор приладился к ней с своим мелом, и алгебраические знаки заскрипели по импровизированной доске, как вдруг та, завертев колесами, стала укатывать прочь, увозя с собой недооткрытое открытие. Естественно, бедный ученый бросился вслед за улепетывающей формулой, но формула, сверкнув спицами, круто в переулок, навстречу оглобли, удар - и вот: замотанные в марлю конечности доказывали без слов. Очутившись снова на улице, я стал внимательнее следить за стенками карет и автомобилей. Вскоре, проходя мимо одного из отмеченных серпом и молотом подъездов, я увидел быстро подкативший к ступенькам подъезда автомобиль: на задней стенке его, расчеркнувшись белыми линиями по темному брезенту, недочерченный чертеж. Взглянув по направлению, откуда приехал чертеж, я вскоре отыскал глазами и чертежника: из длинной перспективы улицы, с мелком, белеющим из протянутой руки, бежал, астматически дыша и бодая лысиной воздух, человек. Чисто спортивная привычка заставила меня, вынув хронометр, толчком пружины пустить стрелку по секундам и осьмым. Но в это время хлопнула дверца автомобиля: человек с глазами, спрятанными под козырек, с портфелем под наугольником локтя, вышагнувший из машины, прервал мои наблюдения:
- Иностранец?
- Да.
- Интересуетесь?
- Да.
- Так вот, - протянул он палец к добегающей лысине, - скажите вашим: красная наука движется вперед.
И, повернувшись к дверям подъезда, он сделал пригласительный жест. Мы поднялись по лестнице в кабинет с тринадцатью телефонами. Пробежав губами по их мембранам, как опытный игрок на свирели по отверстиям тростника, человек указал мне кресло и сел напротив. Мне неудобно было спрашивать, но сразу было видно, что предстоит разговор, с человеком видным и значимым. Собеседник говорил кратко, предпочитал вопросительный знак всем иным, без вводных и придаточных: он подставил свои вопросы, как подставляют ведра и лохани под щели в потолке при приближении дождя, и ждал. Делать было нечего: я стал говорить о впечатлении нищеты, бесхлебья, бестоварья, от которых приезжему с Запада положительно некуда спрятать глаза. Сперва я сдерживался, вел счет словам, но после недавние впечатления овладели мной, я дал свободу фактам - и они ливнем хлынули в его лохань. Я не забыл ничего - до палок об одном конце включительно.
Дослушав, человек снял картуз, и тут я увидел глаза и лоб слишком знакомые для всех, хоть изредка заглядывающих в иллюстрированные Йирбуки, чтоб их можно было не узнать:
- Да, мы бедны, - поймал он зрачками мои зрачки, - у нас как на выставке - всего по экземпляру, не более. (Не оттого ли мы так любим выставки?) Ведь я угадал вашу мысль, не так ли? Это правда: наши палки об одном конце, наша страна об одной партии, наш социализм об одной стране, но не следует забывать и о преимуществах палки об одном конце: по крайней мере ясно, каким концом бить. Бить, не выбирая меж тем и этим. Мы бедны и будем еще беднее. И все же, рано или поздно, страна хижин станет страной дворцов.
С минуту я слушал дробь его пальцев о доску стола. Потом:
- Почему вы не спрашиваете о литературе?
Признаюсь, я вздрогнул: сощуренные глаза явно пробрались под обшлаг моей куртки и хозяйничали внутри записной книжки.
- Вы угадали мою мысль...
- И имя, - смех раздвинул и сдвинул щель рта, как диафрагму при короткой выдержке, - ведь литературному образу естественно заинтересоваться литературой. 'Как пахнет жизнь?' Типографской краской: для людей, населяющих книги или эмигрировавших в них. Так вот: всем перьям у нас дано выбрать: пост или пост. Одним - бессменно на посту; другим - литературное постничество.
