может ни любить, ни не любить и вообще ничего не может: без автора он ничто, ноль. Punctum[63]. Такой конец - мне кажется - дал бы большее приближение. Хотя...
Говоривший резко оборвал, как-то вдруг сразу захлопнулся в себе и, не глядя ни на кого, поднялся и зашагал вдоль аллеи. Тут произошло нечто еще менее ожиданное: собеседник его, казалось искавший случая отделаться от фантастического прожектера, тотчас же, как привязанный, вскинул плечи и покорно поплелся вслед.
Середина скамьи опустела. Сидевший у края человек задумчиво листал последние страницы своей книги, очевидно проверяя только что слышанное. Затем взглянул на меня. Вероятно, мы бы заговорили. Но в это время между им и мною на опроставшееся место присела женщина. Сперва она напудрила нос, потом попросила папироску. И я, и человек с ртом, замотанным в шарф, вспомнили, что наступает час, когда говорить о литературе на Тверском бульваре не принято. Кивнув друг другу, мы разошлись: я - налево, он направо.
3
Вторая встреча с ловцом тем произошла столь же нежданно. В двух шагах от моего дома, локоть о локоть. Он шел в рассеянии и недоуменно поднял глаза, почувствовав нарочное прикосновение руки.
- Вы, вероятно, обознались или...
- Нет. Я остановил вас, чтоб предложить себя в персонажи. Или вы таких вот, как я, не берете? Тогда прошу извинить.
Смущенно улыбаясь, он оглядывал меня, лишь полуузнавая. Я напомнил: скамья бульвара - двоящийся конец романа - череда тем. Вдруг он радостно закивал и, схватив мою руку, дружески потряс ее. Я привык: люди, живущие мимо вещей, в обступях формул и фантазмов, чуждые житейским постепенностям, сдружаются и раздружаются сразу и полно.
- Меня интересует, - сменил я шутку серьезом, когда мы зашагали рядом, как старые знакомые, направляясь не помню куда, вернее всего, никуда не направляясь, - ваше обвинение в бестемье. Кто или что на скамье подсудимых: один современный литературный день или...
Он улыбнулся:
- На скамье, и притом, помнится, самой обыкновенной скамье бульвара, сидели вы да я: я говорил - вы слушали. И все сводилось к констатированию, не к обвинению. Притом 'современный литературный день', как вы его называете, ни в чем или почти ни в чем не виноват.
- Но тогда я не понимаю...
- Не виноват, - повторил упрямо спутник, - потому что... Да, кстати, в одном старом английском журнале мне как-то попалась карикатура: о девочке и дилижансе. Понимаете, на первой картинке девочка с корзиной в руках догнала укатывающий дилижанс; но для того, чтобы забраться на высокую подножку, ей нужно поставить корзину наземь; взобравшись на ступеньку, девочка поворачивается к корзине, но дилижанс успел уже отъехать; тогда - как это вы видите на второй картинке - бедняжка, спрыгнув, бежит к своей корзине и с нею вместе вдогонку за грузным и медлительным дилижансом. Она снова нагоняет ступеньку и на этот раз первой устраивает на ней свою корзину; но пока она это проделывает, дилижанс наддал ходу, а девочка - третья, и последняя, картинка - измученная и запыхавшаяся, сев на дороге, горько плачет. Я хочу сказать: литературный дилижанс не ждет, и поэтому с его поэзией в теперешних условиях - никак не овладеть ускользающей ступенькою: впрыгнет в литературу сам поэт - глядь, а поэзия-то осталась позади, вне литературы; дотянулась до ступеньки, до художественного уровня поэзия - глядь, сам поэт, выключенником и отщепенцем, в абсолютном вне. Вы, конечно, не согласны.
- Да, вряд ли я согласен. Но встреча с вами мне нужна не для того, чтобы опровергать, а для того, чтобы спрашивать. Скажите, что вы думаете о том времени, когда в дилижансе вам еще и лошадей-то не запрягали?.. Ну, одним словом, о прежней, дореволюционной поэзии?
Он равнодушно повел плечом:
- Я никогда не думаю назад, только вперед. Но если вам это почему-то нужно... Хотя, боюсь, получится у меня несуразно и не на вопрос.
- Говорите.
- Видите ли, когда-то, до жизнетрясения, так сказать, довелось мне познакомиться с неким провинциальным присяжным поверенным: помятый воротничок, жена, дети, засмальцованный фрак, - но поверх расползающегося портфеля - ввинченная металлическими винтами гладкая сцепка посеребренных букв: 'Глаголом жги сердца людей'. Вот. Если вам не ясно, то я постараюсь...
- Ясно.
- Конечно, - продолжал спутник, быстря слова, - конечно, присяжный поверенный давно рассосался, с ним и все прилежащее, но вот портфель его с 'Глаголом жги' на винтиках уцелел. По крайней мере, мне кажется, что раз или два я с ним встречался. Правда, окончательно опознать не удалось: поверх оба раза - груды бумаги, папок, но было что-то в выражении расползающихся углов... одним словом, сразу ударило: он.
- Странный вы человек, - не мог я не улыбнуться, - но досказывайте. Где же происходили эти ваши таинственные встречи со старым портфелем?
- Последний раз, представьте, совсем недавно. В кабинете одного из видных редакторов. Рядом с красным карандашом и блокнотом. Да-да. Чему вы смеетесь?
Но через секунду он и сам хохотал, по-детски кривя рот и дергая бровями. Хмурые прохожие обходили нас стороной. Я огляделся: какой-то полузнакомый перекресток; внимательные каменные слухи церковной колоколенки; блеклая трава, протискивающаяся меж булыжин; где-то в стороне, за низкими шеренгами домов, под надвинутой сурдиной - гудящие струны города.
Мы не сговаривались. Беседа сама вела нас в тишину и безлюдье окраин.
Первым к словам вернулся я:
- Значит, вы бывали там, возле блокнотов. И ваши темы тоже?
- Да.
- Результат?
- Возвры.
- То есть?
- Так... В углышках всех моих рукописей они проставили: номер и 'Возвр.'. Целая коллекция 'Возвр.'.
- Вы говорите так, как если б нарочно собирали их...
- Видите ли, вначале, конечно, нет. Потом почти что так. Меня стало интересовать не примут или не примут, а то,
Надо вам знать, что, приехав в Москву (это было лет шесть тому), я прямехонько ткнулся в гигантскую и крутую спину революции. На растерявших свои кирпичи стенах - размашистый росчерк снарядов и оползающие плакатные краски... Заколоченные подъезды. И помню: на пути в первую же редакцию, куда я зашагал, на одном из отдаленных бульваров этакая (на всю жизнь ее запомнил) выразительная скамья - спинка обморочно запрокинута, а одна из схваченных судорогой ножек пренепристойно кверху. Я предложил им сборник рассказов. Заглавие, говорите вы? Очень простое: 'Рассказы для зачеркнутых'.
