заглядывал, может быть, отвыкло и разучилось отражать: по крайней мере когда Катафалаки с искаженным от волнения лицом наклонился над его затянутой пылью и паутиной поверхностью, поверхность ответила лишь неясным кривым зеленовато-серым контуром, контуром человека вообще, которому все равно, худ он или толст, беспол или пол, рожден или лишь отражен.
В другом конце коридора послышались шаги. Человек, бывший еще так недавно Катафалаки, отскочил от зеркала и вернулся в номер. Лучше - до времени - никому не показываться и обдумать, как быть без себя. Ночь прошла без сна. Экс-Катафалаки то шагал из угла в угол, бормоча: 'Нет, это непростительнейшая рассеянность... затеряться как иголка в сене... проклятый Вавилон... обронить себя, как платок из кармана, - черт знает что!', - то, наклонясь над расползшимися буквами, старался угадать свое новое имя. Старания были тщетны: кляксы никак не хотели сочетаться в имя. С рассветом он задремал. Внезапный стук в дверь снова раскрыл ему глаза. Человек без имени повернул ключ. Двое в цилиндрах, вежливо улыбаясь, передали ему вызов, прося назвать секундантов, с которыми они могли бы условиться о времени, месте и оружии. Начиналась какая-то чужая, чрезвычайно неудобная и полная непредвидимостей жизнь. Что ж, если вы в суете обменялись калошами или 'я' и не заметили этого вовремя, то совершенно бесполезно жаловаться, что новое 'я' жмет или чужие калоши спадают с пят. Покорно опустив голову, затерявшийся в толпе спросил:
- За кого вы меня принимаете?
Цилиндры сугубо вежливо приподнялись:
- За Горгиса Катафалаки, - и были несколько удивлены и шокированы, когда будущий дуэлянт, вдруг просияв, стал трясти им руку:
- Ага, так, значит, Катафалаки, а не этот вот из клякс! Это очень любезно с вашей стороны, что вы считаете меня Катафалаки, это очень благородно, больше того... вы возвращаете мне жизнь, да-да, я тронут, растроган до глубины души.
Стряхнув с себя 'экс', Катафалаки чувствовал себя заново рожденным: пусть в него стреляют, ранят, убивают, но стрелять ведь будут в него, в Горгиса Катафалаки, он существует, он - то, во что можно попасть, а то и ха-ха - промахнуться, и это единственно важно. День этот - может, и последний и в то же время точно первый - Горгис Катафалаки пробродил, весело посвистывая, по улицам, выбирая, впрочем, не слишком людные.
Встреча двух пуль была назначена в Медонском лесу в пять утра. Широкогузый пароходик, упираясь красными лопастями в Сену, довез Катафалаки и его секундантов до пристани Медона. Предутренний туман не позволял видеть дальше, чем на десять шагов (кстати, расстояние для противников было определено в пятнадцать шагов). Они прошли мимо дачного поселка, и вскоре под ногами у них зашуршали мхи. Лес. Только сейчас, среди призрачных контуров деревьев, обернутых в простыни тумана и протягивающих навстречу ветви, совсем как руки духов на фотографиях Общества по изучению спиритических явлений, Катафалаки впервые подумал, что он еще десяток-другой шагов - и может оступиться в могилу, так и не узнав: за что? От твердо решил рассеять по крайней мере хоть один из двух туманов, заслонявших ему смысл событий. Но все обернулось не так, как он предполагал. Прежде чем Катафалаки успел сказать хотя бы слово, противник его, лишь только сошлись, протянул руку в его сторону и произнес:
- Это не Катафалаки.
Удар был по больному месту. Если бы ему сказали: это не Дьюпон, это не Гарнье, не Куто, не Патар, не кто угодно - недоразумение немедленно бы рассеялось как дым, а дыму над пистолетными дулами пришлось бы остаться внутри дул в виде чистой возможности. Но попытку отнять у него его потерянное и с таким трудом отысканное имя Катафалаки, разумеется, не мог оставить безнаказанной:
- Повторите.
- Извольте, вы не Катафалаки.
- А вы не мужчина, а трус, делающий свой выстрел до команды 'сходитесь'. Катафалаки может затеряться, да, но растеряться - никогда! И мы будем стрелять друг в друга до тех пор, пока я не заставлю вас признать, что я именно Катафалаки. К барьеру!
Среди секундантов произошло некоторое замешательство. Но заподозренный в небытии Горгис продолжал орать, требуя дуэли. Теперь у него было свое 'за что', и он не имел ни малейшего желания отказаться от последнего, тридцать второго по счету, аргумента Шопенгауэровой эристики: пули.
В конце концов пистолеты были заряжены, противники стали к барьеру и нажали курки. В последний момент Горгис услыхал: где-то на верхней ветке, над уплывающим в солнце туманом, запела флейтным стаккато иволга. Относительно же последовавшего за нажатием курков существует два варианта: по одному - пули, просвистев в тон иволги, мирно разлетелись в разные стороны; по другому же варианту - одна из пуль, звонко ударившись о лоб Катафалаки, рикошетировала вверх, сразив в своем излете веселую пташку; трупик ее, шурша о листья, упал меж двух барьеров, и больше крови не было пролито, так как внезапно на лесной тропинке появились две быстро близящиеся фигуры: это были Гюи Мильдью и с трудом поспевающий за ним Луи Тюлин.
Обстоятельства, приведшие их в Медонский лес, не требуют длительного изложения. Гюи после случая в кафе тщетно ждал в течение дня секундантов; на следующий день он усомнился в мстительности своего противника; решив, что дуэль разладилась, с наступлением вечера он сидел уже в обществе своих обычных собутыльников, где в промежутке меж двух анекдотов было так кстати продемонстрировать сначала одну карточку, потом - другую. Одна из них (с именем и адресом 'рыцаря не без страха', уклонившегося от встречи с 'рыцарем не без упрека', как, смеясь, расценили противников собутыльники мьсе Гюи) пошла по кругу из рук в руки, но другая никак не хотела отыскиваться. Мильдью перерыл сначала все отделения своего бумажника, затем стал рыться в памяти и вдруг хлопнул себя по лбу: ему стало ясно, что тогда, в кафе, он сгоряча вместо своей визитной карточки вручил карточку спящего соседа. Приятели, подмигивая друг другу, удвоили веселость, но Мильдью чувствовал себя сконфуженным. Надо было тотчас же выяснить ситуацию. Отждав ночь, Гюи, вместе с неразлучным Луи, отправились по адресу, указанному на карточке. Они были уже в сотне шагов от цели, как вдруг дверь подъезда, к которому они направлялись, распахнулась; вышли трое; в дожидавшемся их автомобиле загудел мотор; один из троих обернулся. 'Он', - вскрикнул Мильдью и бросился вперед, но тотчас же вспомнил, что по дуэльному кодексу комбатантам говорить друг с другом воспрещено; пока он, обернувшись к отставшему Тюлину, призывал его жестами на помощь, колеса автомобиля пришли в движение. Утренние улицы были еще пустынны. Только у перекрестка друзьям удалось найти фиакр. Хлопающий бич пустился в погоню за удаляющимися вскриками сирены авто. Они настигли автомобиль лишь потому, что тот остановился у одной из пристаней Сены. Выпрыгнув из фиакра, друзья могли слышать грохот откатываемых сходней и свисток парохода, отчаливающего от берега. Делать было нечего; пересев в освободившийся автомобиль, они приказали шоферу следовать по берегу за пароходом. Это было нетрудно. Но пароход, поработав минут двадцать лопастями, причалил к противоположному берегу. Ближайший мост был в километре позади. Пока автомобиль, отманеврировав, подъезжал к причалу, пароход, снова отбросив сходню, свистнул и пошел, а еще через десять минут стал придвигаться бортом к Медонской пристани, оказавшейся опять-таки на противоположном берегу. На этот раз моста не было: друзья бросились к лодкам. Не столько расспросы, сколько предчувствие (поляны Медонского леса издавна обтоптаны дуэлянтами) повели Мильдью и Тюлина по верному следу. Занавес тумана, поднявшись кверху, открыл финальную сцену комедии ошибок: у правых и левых кулис симметричные группы секундантов, у рампы, разделенные пятнадцатью шагами, опущенные к земле дула, в центре пестрые галстуки - Гюи и Луи. Если тогда, во время обмена карточками, над головами висела грозовая туча, то теперь, после обмена выстрелами, в просветы между ветвей лазурело ясное, в золотых искрах утро; притом, когда стволы пистолетов пусты, только и остается наполнить бокалы. Дачный ресторанчик, приютившийся у опушки, отсалютовал дюжиной пробок, а к полудню обратный пароходик, весело свистнув, высадил восьмерых пассажиров с багажом в виде плоского ящичка на глухой защелке у одной из парижских пристаней.
8
Случай, перепутавший карточки и лбы, сдружил Горгиса с мсье Мильдью и его спутником. Любителям,
