Коала действительно муж — что называется. Ну, то, что он не пьет, — это только половина заслуг, хотя и немаловажная для всех на свете медведиц. А Коала действительно в рот не берет — даже воды. Он и не ест почти ничего, вот какой это показательный муж.
Впрочем, это не главное. Главное то, что он носит свою жену на руках, верней, на спине. Куда бы Коала ни пошел, то есть куда бы он ни полез (потому что вся его жизнь на деревьях), он всюду тащит на себе супругу. И белые медведицы на полюсе, которым о таких нежностях и не мечтать, говорят своим белым мужьям:
— Посмотрите на Коалу. Берите пример с Коалы.
А медведи смеются. И белые, и серые, и бурые — все смеются так, что смех их гремит от одного полюса до другого, через экватор и Австралийский материк, на котором Коала ведет свой образцово-показательный образ жизни. И от этого Коала вздрагивает и крепче прижимает к себе жену.
— Образцово-показательный! — грохочут медведи. — Пусть он станет на землю — его ж от земли не видать!
Конечно, на земле, от которой его не видать, Коала не смог бы быть таким показательным. Но он не потому не любит спускаться на землю. Просто — пока ноги носят по деревьям, нужно ходить по деревьям, а не выбирать полегче пути. А вот когда ноги откажутся носить по деревьям…
Тогда Коала спускается на землю. Один, без жены. Это выглядит очень забавно: стоит на земле маленький плюшевый медвежонок и, главное, один, без жены…
Он спускается без жены, чтобы ее не расстраивать, потому что ей лучше не знать, что его отказались носить ноги. Всю жизнь не отказывались и носили Коалу высоко-высоко, и жену его, и детей носили, а теперь отказались: пришла пора. Всему приходит пора, и тогда нужно спуститься на землю.
И он стоит посреди своего леса, посреди своей Австралии и всей этой земли, — маленький плюшевый медвежонок, с которого вчера еще можно было брать пример, а сегодня не нужно брать пример, ни в коем случае не нужно! Может, он потому и спустился со своего дерева, чтоб с него, чего доброго, не взяли пример…
А медведи — смеются. Даже в эту, такую серьезную минуту они смеются. Никто не верит, что этот игрушечный медвежонок может что-нибудь сделать всерьез. Ну, слезет с дерева. Ну, оставит свою жену. И потопает, откуда пришел, — в свой магазин игрушек.
ПЕДАГОГИКА В ПРИРОДЕ
ПЕДАГОГИКА В ПРИРОДЕ
(Трактат)
Из всех профессий, существующих на земле, наиболее распространенная — профессия педагога. Воспитывают все: и воспитанные, и невоспитанные, и разумные, и неразумные, и позвоночные, и беспозвоночные, и рукокрылые, и брюхоногие, и даже простейшие. Водоплавающие учат плавать, летающие — летать, пресмыкающиеся — пресмыкаться. Все чему-то учат, и каждый считает свою науку единственно достойной быть переданной подрастающему поколению.
Педагогика — самая древняя наука. Когда первая амеба научилась размножаться делением, она прежде всего позаботилась о том, чтобы дети ее усвоили главную истину: умножение есть деление. Если хочешь умножить род — делись. Правда, современные простейшие так и не пошли дальше этого единственного арифметического действия — деления, но они добросовестно передают его из рода в род и, таким образом, делясь, умножаются.
Педагогические методы разнообразны. Одни родители верят в силу родительской опеки, другие, наоборот, отдают предпочтение самостоятельности. Что же касается мушки Галлицы Миасторы, то она вообще похожа на закрытое детское учреждение: сначала на ясли, потом на детский сад, на школу и, наконец, на высшее учебное заведение. Придавая большое значение воспитанию, мушка Галлица Миастора вообще не выпускает детей из себя, держит их в себе, окружает собой… Мамушка… Не мушка, а мамушка…
А дети — рвутся на свободу. Вместо того чтобы мамушке спасибо сказать за то, что она их всем своим существом окружает, — не просто заботой и вниманием, а всем своим существом, — они съедают свою мамушку, чтоб выйти из окружения (этот военный термин они понимают неправильно, потому что кто же относит его к окружению вниманием и заботой?[54]).
Иначе воспитывает своих детей муха Лягушкоедка: она ищет няню для своих малышей. Малыши совсем крохотные, еще даже и не личинки, а чтоб они стали личинками, нужна няня. А где ее взять? Никто не хочет возиться с чужим потомством, а если какая и возьмется, то матери после этого жизни не будет: проглотит ее няня, в буквальном смысле проглотит. Но Лягушкоедка — хорошая мать: она готова, чтоб ее проглотили, только бы у детей ее няня была. И она будет вертеться перед какой-нибудь няней Лягушкой до тех пор, пока та ее не проглотит…
Уж теперь-то няня от детишек мухиных не избавится, она б и хотела, да не может избавиться. Они у нее, эти дети, знаете где сидят?[55]
Надо сказать, что такая чрезмерная опека для насекомых нетипична. Насекомое, вступающее в жизнь, обычно приучается к самостоятельности не с начала трудовой деятельности, как у людей, и даже не с детства, как у многих других животных, а прямо-таки с эмбрионального состояния. Ведь насекомые и сами маленькие, как дети, им было бы трудно носиться со своими детьми, как это делают другие родители. Поэтому насекомые предоставляют своим эмбрионам полную свободу действий: живи — как хочешь, питайся — как хочешь, как хочешь, выкарабкивайся из своего эмбрионального состояния и устраивай свою личную жизнь.
Эмбрион, имеющий личную жизнь, называют личинкой.
А вот Морской Судак не бросает свою икру на произвол судьбы: он охраняет ее от бычков и одновременно бычков поедает. Он живет для потомства и одновременно живет для себя. Это очень важно: живя для себя, не забывать жить для потомства и, живя для потомства, не забывать жить для себя. (Правда, бычки недовольны: им никак не удается пожить для себя и даже не всегда удается пожить для потомства.)
А жаба Повитуха спохватывается жить для себя лишь тогда, когда жизни угрожает смертельная опасность. У жабы Повитухи главный Повитуха — отец, это он вынашивает детей, по-мужски обмотав их вокруг себя, как пулеметную ленту, в которой, однако, каждый патрон несет в себе жизнь, а не смерть. И совершенно правильно: ведь он, отец, воюет за жизнь, а когда воюешь за жизнь, нелепо прибегать к помощи смерти.
Отец Повитуха всячески избегает смерти, он воюет на жизнь, а не на смерть. И при первой смертельной опасности моментально складывает оружие, срывает с себя пулеметную ленту. Пока нет опасности, отец Повитуха ходит, как настоящий боец, но срывает с себя пулеметную ленту при первой же смертельной опасности.
И все же борьба за жизнь продолжается. Пулеметная лента сама продолжает борьбу, и один за другим из нее выскакивают маленькие повитухи и дальше вынашивают себя без отца, как настоящие повитухи. А когда придет время, обмотают себя пулеметной лентой, чтобы продолжить борьбу за жизнь. До первой смертельной опасности.
Разные бывают отцы: одни бросают своих детей, другие с ними носятся, третьи сначала носятся, а потом бросают.
Императорский Пингвин, которому особенно важно иметь наследника, чтоб не прервался его императорский род, высиживает свое потомство в условиях антарктических холодов, а также интриг, которые вокруг плетутся: молодые пингвины, еще не способные иметь потомство, не могут спокойно видеть, как кто- то сидит на яйце. И пока законно восседающий на яйце погружен в свои родительские заботы, из-под него выкатывают яйцо и укатывают, оставляя империю без наследника. Каждому хочется высидеть чужое яйцо![56]
Но недолго будут горевать осиротевшие отцы. Они привыкли и к интригам, и к антарктическим холодам, где нет никакого другого тепла, кроме родительского. Они привыкли, что нет высиживания без подсиживания. Но зато и нет птенца без отца.
Лисы тоже не признают безотцовщины. Они дерутся между собой не столько за право стать мужем, сколько за право стать отцом чужого лисенка. «Я воспитаю его умным!», «Я воспитаю его сильным!», «Я воспитаю его рыжим!» У матери голова кругом идет от таких предложений, которые намного опережают спрос, и порой ей хочется остаться матерью-одиночкой, вроде какой-нибудь Скальной ящерицы или Сколопендры,[57] чтоб воспитать лисенка так, как ей самой хочется… Но что делать: каждому хочется стать отцом, повторить, продолжить себя, воспитать лисенка умным, сильным и рыжим.
Иногда приемные отцы преследуют и не столь благородные цели.
Муравей-разбойник из печально знаменитого племени Амазонок то и дело совершает набеги на поселения трудовых муравьев.
— Пора и мне приобщиться к труду, — принимает решение муравей-разбойник. — Надо, надо приобщиться к труду!
К счастью, у нас хватает муравейников, и в каждом работа, к счастью, так и кипит. Пусть покипит, пусть покипит, главное — не прозевать, когда будет готово.
Муравей-разбойник большой любитель готовой продукции, и он утаскивает эту продукцию, а заодно и несмышленых куколок, которые до того мало смыслят, что из них можно вырастить все что угодно.
— Какое несчастье! — убиваются в муравейнике муравьи. — Что будет с нашими куколками, ведь он воспитает из них разбойников, воспитает наверняка!
Но они ошибаются! Муравей-разбойник, конечно, разбойник, но ему нужны не разбойники, а трудолюбивые муравьи. Потому что ему надо приобщиться к труду — надо, надо приобщиться к труду! — к их, чужому труду — приобщиться.
Вот какое он готовит потомству будущее. Причем не своему, а чужому потомству.
Очень важно своевременно позаботиться о будущем потомстве, помочь ему ответить на вопрос: кем быть. Компасные медузы рождаются все мужчинами, но этого им ненадолго хватает, и все они со временем превращаются в слабый пол, который они называют прекрасным полом. Пол прекрасный, что и говорить! Но вот иные рыбки, которые рождаются в этом поле, со временем изменяют его на пол хотя и не столь прекрасный, но сильный. Не простое это дело — переступить через свой пол. Отбросить все, что дано тебе от природы, обновить себя, переделать, пересоздать… Найти в себе достаточно силы. Или достаточно слабости.
