прилетел на планету, которую назвал Марией.
Два неземных кузнечика имели довольно независимый вид, — вероятно, потому, что каждый сидел на фоне своего солнца. Они смотрели в разные стороны и сохраняли между собой дистанцию, наподобие двух солнц.
А Мария осталась на Земле. Она тоже держалась независимо, но ей это было трудней, потому что у Земли только одно Солнце.
Кузнечик голубого солнца потер лапку о лапку, положил голову на одну из них и задумался. А кузнечик красного солнца закинул ногу за ногу, подчеркивая, что ничьи мысли, кроме своих, его не интересуют.
Наступила ночь, но и она не могла их соединить, потому что на небе взошли две луны, желтая и оранжевая. И эти луны были, как два воздушных шара, готовых лопнуть от своей независимости…
А Мария осталась на Земле и ничего не знала о планете Марии.
И не знала она, что можно вот так просидеть всю жизнь, подперев голову кулачком и закинув ногу за ногу, — потому что независимость — это совсем не любовь, настоящая любовь — это зависимость. Иметь одну Землю на двоих, одно Солнце на двоих, только одно, все только одно на двоих…
Ловел Стерн покидал планету Марию. Он покидал эту Марию ради той, земной, как еще недавно покинул ту ради этой, двусолнечной и двулунной…
Два неземных кузнечика не заметили, как он улетел: каждый из них смотрел в свою отдельную, персональную сторону…
Карьера Брюна
Коллега Брюн внезапно замолчал. Он замолчал не в каком-то определенном разговоре, он вообще замолчал, и это было тем удивительней, что прежде коллега Брюн не молчал даже тогда, когда все взывали к его молчанию. И никто не знал, что он изобрел Великий Умолчатель.
Умолчатель был прост и не требовал никаких дополнительных источников питания, он работал на энергии, предназначенной для произнесения слов. Вместо того чтоб расходоваться на разговор, эта энергия направлялась на умолчание.
Вскоре коллега Брюн стал доцентом Брюном. Потом профессором Брюном. Он молча поднимался по научной лестнице, оставив далеко внизу всех говорящих.
И пусть коллега Грейли говорит, что молчание бесцветно, что только звуки могут выглядеть красочно. Пусть говорит, он так и останется коллегой Грейли. Не доцентом, не профессором, а просто коллегой.
— Слышишь, коллега Грейли? Вспомнишь мои слова!
Собственно, не слова, потому что вся энергия, идущая на слова, у профессора Брюна привычно перерабатывалась в молчание.
Спрос и предложение
Очередь протянулась на несколько кварталов: в магазин выбросили таблетки красоты.
За соседними прилавками скучали продавцы: никак не удавалось сбыть залежалый товар — таблетки доброты, честности, благородства…
«Как это несправедливо! — подумал Черри (таблетки справедливости тоже не пользовались спросом). — И когда мы научимся видеть настоящие ценности, заботиться не о внешности, а о сути?
Черри грустно покачал головой и стал в очередь.
Такси
Водитель таксомотора времени требовал плату в оба конца, ссылаясь на то, что в прошлом не сможет взять пассажиров.
— Там много пассажиров, — уверяла его Клэр, — я каждую субботу езжу к прапрапра… — разговор затягивался, и Клэр поспешила договорить: — …бабушке.
— Платите за оба конца, — настаивал невозмутимый водитель.
— И что у вас за порядки? Из будущего в прошлое — плати за оба конца, из прошлого в будущее — плати за оба конца…
Старый водитель покачал головой:
— Ничего не поделаешь, приходится платить. И за прошлое платить, и за будущее…
Нищий
Автоматический нищий не отходил от окна.
— Подайте бедному, несчастному! — металлически канючил он, жалобно мигая желтыми и красными лампочками.
— Проходи, проходи! — прикрикнула на него миссис Мроуз.
— Помилосердствуйте!
— Вот я на тебя автособаку спущу!
Автонищий исчез, испугавшись автособаки. Миссис Мроуз слышала, как он канючил под соседскими окнами.
— Развели нищих…
Именно развели. В век всеобщего благосостояния, когда никто не нуждался ни в чьей помощи, специально были изобретены автонищие, чтобы сохранить в людях милосердие и доброту. Людям не хватает доброты, миссис Мроуз чувствовала, как ей не хватает доброты…
Миссис Мроуз вышла во двор и погладила автособаку.
Акварель для скрипки с оркестром
Общеизвестно, что краски издают звук, а звук расцвечен всеми красками спектра. И стало это известно из газет, в которых был напечатан отчет о процессе Грейли.
Установив прямую связь между звуком и цветом, Грейли стал переводить на полотно симфонии и сонаты великих композиторов и записывать ноты картин великих живописцев. Он прославился как живописец и композитор, будучи заурядным мошенником, перевозившим свою контрабанду из оптики в акустику и обратно. На следствии выяснилось, что его первый концерт для скрипки с оркестром был не чем иным, как «Моной Лизой» художника Леонардо, а его второй концерт для фортепиано с оркестром (преступник до того обнаглел, что уже не мог обходиться без оркестра) оказался «Девочкой на шаре» художника Пикассо, и все его многочисленные акварели оказались произведениями Баха, Моцарта и Чайковского.
Процесс Грейли стал вершиной его изобразительно-музыкальной деятельности, поскольку ни одна деятельность не вызывает такого интереса, как деятельность, преступившая закон. Ни один выставочный и концертный зал не видел такого скопления народа, как зал судебного заседания, вынесшего преступнику
