Другие французы вели себя точно так же: с минуту послушав Семенова, они переходили на другой язык, по том на третий и так далее.
— «Французы — славные ребята, — рассказывал Семеном вернувшись домой. — Они такие любезные, общительные Но знаете, какая у французов главная национальная черта? Больше всего они не любят разговаривать по-французски».
Урок ивритского
Леня Блох был великий спорщик. В мире было три великих спорщика: Сократ, Джордано Бруно и Леня Блох. Первые два кончили плохо, а третий, собственно, еще и не начинал, но уже кончил тем, что приехал в Израиль на историческую родину.
На прежней, не исторической, родине Леня Блох был русским филологом и работал в институте усовершенствования консультантом по русскому языку, одновременно оттачивая талант полемиста, то есть используя институт как институт самоусовершенствования, в продолжение славных традиций писателя Льва Николаевича Толстого.
Особенно часто ему приходилось доказывать, что его фамилия Блох не является родительным падежом множественного числа (русские филологи чувствительны к подобным различиям).
Приехав в Израиль, Леня не сразу нашел работу по специальности. В Израиле, как и в Союзе, русских филологов было перепроизводство.
После нескольких занятий в ульпане Леня попытался строиться консультантом ивритского языка, но не нашел ни одного института усовершенствования.
Тогда он решил открыть свое дело. Помещения у него не было, но многие музыканты и артисты в Израиле открывали свое дело прямо на улице, под открытым небом, получая плату за труд без помощи бухгалтерии. А почему нельзя давать без бухгалтерии консультации по ивритскому языку? Раз нет специального института, каждая улица может стать улицей усовершенствования и даже самоусовершенствования, если думать не только о деньгах.
Как опытный полемист, Леня знал: для того, чтоб родился спор, нужно использовать неожиданные, неординарные истины, такие истины, против которых хочется возражать. Потому что прохожие на улице спешат по своим делам, и стандартной истиной их не остановишь.
Первое свое занятие под открытым небом Леня Блох начал с самого слова «иврит». Почему «иврит», а не «еврит»? — возникает законный вопрос. Это же еврейский язык, а не иврейский.
Посыпались предположения. Кто-то вспомнил иверийский язык, на котором разговаривали древние грузины, но причем здесь грузины? Мы ведь не в Грузии.
Леня Блох пустил в ход очередной нестандартный аргумент:
— Мы же пишем Европа, а не Ивропа. А что такое Европа? Сокращенно: Еврейская Опа.
Зазвенели монеты. Публике понравилось такое истолкование. Но появился и серьезный оппонент, который парировал это истолкование вопросом:
— А что такое опа?
Леня снисходительно улыбнулся:
— Разве не ясно? Опа — это земля. Когда вы приземляетесь после прыжка, вы что говорите? Опа! Помните, как Колумб кричал: «Земля!»? А вы кричите: «Опа!» Значит, опа — это земля.
К ногам Лени упало еще несколько монет: пример Колумба показался убедительным.
— А что вы скажете про Еврипида? — не без ехидства спросил некий любитель античности.
Леня не дрогнул духом.
— А что тут говорить? Еврипид — это сокращенно еврейский ипид, то есть писатель.
Настырный оппонент промолчал, и любитель античности промолчал, потому что публика была на стороне Лени и, чувствуя это, консультант по ивриту продолжал:
— Еврипид написал об Евридике (еврейской идике, то есть девушке), как она попала в аид (тогдашний ад), а потом была вызволена из айда, в честь чего всех евреев стали называть аидами.
— Но почему аидами? — отважился оппонент.
Тут Леня Блох какое-то время соображал. Но, вспомнив свою жизнь и все, что с ней было связано, он ответил без тени сомнений:
— Чтобы они помнили: жизнь каждого аида — аид, и он никогда не должен рассчитывать на другое.
Два письма из Иерусалима
Иерусалим — очень древний город, но одновременно и новый. Ну, не то, чтобы одновременно: древняя часть построена в древние, а новая — в новые времена. И Стена Плача расположена в старом городе, а Ворота Милосердия — в новом, так что разделены они и пространством, и временем.
Сначала появилась Стена Плача. Все плакали, и никто никого не жалел. А уже потом, две тысячи лет спустя, появились Ворота Милосердия. Шаарей Рахамим, как их здесь называют. Это даже не ворота, а целый квартал, чтоб не только можно было войти, но какое-то время идти, предаваясь размышлениям. О чем? Конечно, о рахамиме-милосердии.
Сколько в мире рахамима, только мы проходим мимо…
А чтоб не пройти мимо — вот вам Ворота Милосердия!
Без Стены Плача, конечно, тоже не обойтись, так уже наша жизнь складывается. Но не случайно, не случайно плач встает перед нами стеной, а милосердие широко распахивает ворота.
Беер-Шева означает: «Колодец Семерых». А что означает Беер-Лин? Этого никто в точности не знает.
В городе Беер-Лине все говорят на испорченном идише, а в городе Беер-Дичеве — на настоящем, литературном идише, но не все, а только часть населения. Теперь уже совсем небольшая часть, — сказывается влияние Беер-Мудского Треугольника.
Когда Беер-Мудский Треугольник начинает влиять многое исчезает, проваливается, как в колодец. Так в тридцатые годы в Беер-Дичеве стали исчезать жители Особенно они исчезали, когда в Беер-Дичев пришли войска с испорченным идишем. Потом войска ушли, но жители продолжали исчезать — настолько было сильно влияние Беер-Мудского Треугольника.
Они и сейчас исчезают. Но уже не так, как тогда. Они исчезают не бесследно, в колодец не проваливаются. Они если в одном месте исчезнут, то в другом месте непременно появятся.
Идешь, допустим, по Беер-Шеве и все время встречаешь земляков. Один из Беер-Дичева, другой из Беер-Дянска, третий еще из какого-то Беера, но в данном случае уже не колодца.
Идут себе по Беер-Шеве и не думают никуда исчезать. Видимо, Беер-Шева расположена так, что на нее не влияет Беер-Мудский Треугольник.
Вискас по телевизору
Кот Барсик уезжал на историческую родину. Вообще-то у них и на старой родине исторического хватало: исторические решения, исторические свершения, — но в последнее время обо всем этом
