Если вы ДРОЖМЯ ДРОЖИТЕ, то вы не можете ДРОЖМЯ РЕВЕТЬ, а если РЕВМЯ РЕВЕТЕ, то не можете РЕВМЯ ПЛАКАТЬ. Вы можете ПЛАЧМЯ ПЛАКАТЬ. А если ЛИТЬ слезы, то, конечно, ЛИВМЯ, а не, допустим, ТОРЧМЯ. ТОРЧМЯ можно только ТОРЧАТЬ. Не СТОЯТЬ, не ЛЕЖАТЬ, а только ТОРЧАТЬ. (Когда вам захочется постоять, вы СТОЙТЕ СТОЙМЯ, а когда полежать — ЛЕЖМЯ ЛЕЖИТЕ).
Такие они, эти наречия на — МЯ: они признают только родственные отношения. И это в тексте, где каждое слово трудится ради общего смысла!
Некоторые глаголы никак не могут удержаться, чтоб не пристроить возле себя родственника. Глагол скажет: «Сидеть!», а родственник подхватит: «Сидмя сидеть!» И — ничего своего. Примкнет — и больше с него не спрашивайте. Так можно всю жизнь примыкать и за всю жизнь не высказать ни одной собственной мысли.
Какой-нибудь самоотверженный глагол ГОРИТ на работе, а при нем уже кто-то ГОРМЯ ГОРИТ. То есть не горит, а только примыкает к горению. И это родственник глагола ГОРЕТЬ! Такой глагол, а не удержался, чтоб не пристроить рядом с собой родственника!
Грамматики объясняют, что это, мол, пережитки старых форм. Такие пережитки кого хочешь переживут да еще потом примкнут к его светлой памяти: мы ГОРМЯ ГОРЕЛИ, СТОЙМЯ СТОЯЛИ…
Гнать их надо гонмя, чтоб их здесь видмя не видели, слышмя не слышали!
ЛЮБОЙ, КАЖДЫЙ И ВСЯКИЙ
В некоторой книге, где растут на дереве фиги, посреди страницы, которой правят царь и царица, жили-были три друга-местоимения: ЛЮБОЙ, КАЖДЫЙ и ВСЯКИЙ. Такие были друзья, что каждое дело, всякое дело, любое дело делали сообща, во всяком вопросе, в каждом вопросе, в любом вопросе имели общую точку зрения. Потому что они были не только друзья, но и синонимы, а для слов это очень важно.
Стоило ЛЮБОМУ куда-то отлучиться, и уже КАЖДЫЙ и ВСЯКИЙ начинали испытывать беспокойство. А если ВСЯКИЙ пропадал на какое-то время, то испытывали беспокойство КАЖДЫЙ и ЛЮБОЙ.
Однажды, когда ВСЯКИЙ и ЛЮБОЙ волновались по поводу того, что КАЖДЫЙ где-то ходит, ВСЯКИЙ, поволновавшись, сказал:
— Без КАЖДОГО можно обойтись.
— Ну что ты! — запротестовал ЛЮБОЙ. — Как можно обойтись без КАЖДОГО?
— Во всякое время!
— В любое время?
— Вот именно. Можно обойтись во всякое время, в любое время, но только не в каждое время, потому что так не говорят.
— Неужели не говорят? — огорчился ЛЮБОЙ. Он привык, что там, где годятся ЛЮБОЙ и ВСЯКИЙ, годится и КАЖДЫЙ. А тут вдруг получается, что не КАЖДЫЙ, а только ВСЯКИЙ И ЛЮБОЙ.
А ведь они считали, что в каждом тексте, в любом тексте, во всяком тексте могут друг за друга постоять, как это бывает у синонимов. А оказывается, КАЖДЫЙ не готов за своих собратьев постоять, как они готовы за КАЖДОГО.
Но тут пришел КАЖДЫЙ, и все опять было хорошо. Не каждую дружбу легко разрушить. Прошло время, и куда-то отлучился ЛЮБОЙ, а КАЖДЫЙ и ВСЯКИЙ волновались по этому поводу. И, поволновавшись, ВСЯКИЙ сказал:
— Стоит ли волноваться всякий раз?
— Каждый раз?
— Обрати внимание, — сказал ВСЯКИЙ, — можно сказать «всякий раз», можно сказать «каждый раз», но «любой раз» сказать нельзя, потому что это будет неправильно.
— Неужели неправильно? — удивился КАЖДЫЙ. Он привык, что там, где правильно каждое и всякое, там правильно и любое.
Но оказалось, что это не так. Оказалось, что ЛЮБОЙ не способен на то, на что способны КАЖДЫЙ и ВСЯКИЙ.
— Видно, каждому свое, — вздохнул КАЖДЫЙ.
— Вот именно. КАЖДОМУ свое, ВСЯКОМУ свое, но только не ЛЮБОМУ свое, потому что это будет неправильно.
Но тут появился ЛЮБОЙ, и опять все было не свое, а общее. Любая мелочь, каждая мелочь, всякая мелочь, не говоря уже об общих больших делах.
И все же что-то осталось. В глубине души у ЛЮБОГО и КАЖДОГО что-то осталось… Потому что если ВСЯКИЙ начинает искать изъяны у КАЖДОГО и ЛЮБОГО, то изъяны рано или поздно появятся.
Это понимает КАЖДЫЙ.
Это понимает ЛЮБОЙ.
И даже ВСЯКИЙ понимает, хотя виду, может быть, не показывает.
КТО ЛИШНИЙ?
Персты перса были усыпаны перстнями, которые проступали сквозь перчатки, а на перстах его наперсницы был только наперсток. Посчитал перс все эти родственные слова и говорит наперснице:
— Имею сведения, что среди этих родственных слов затесались два неродственных. Нужно их немедленно удалить из текста.
Наперсница заплакала:
— Я знаю, ты хочешь удалить меня. Я тебе надоела.
— Да не о тебе речь. Речь о лишних словах, нам неродственных… Может, это твой НАПЕРСТОК?
— У тебя все персты усыпаны перстнями, а у меня только один наперсток. И ты хочешь его удалить?
— Не перстни же мне удалять: как-никак драгоценности. И, кроме того, пришлось бы удалять и персты, потому что у них тот же корень.
— А наперсток? Разве он не потому называется наперстком, что надевается на перст?
Перс призадумался. Действительно, положение: удалишь наперсток — придется удалять и перстни, и даже персты, потому что все они родственники.
— Может, удалишь ПЕРЧАТКИ? Сейчас уже довольно тепло…
— Еще что скажешь! — перс поплотнее натянул перчатки. — Забыла, что они родственники перстам?
— Я так и знала, что ты хочешь удалить меня, — опять заплакала наперсница.
Перс внимательно на нее посмотрел.
— Кстати, я до сих пор не знаю твоего происхождения. Я думал, ты называешься наперсницей потому, что твои чувства направлены на перса, но, может быть, они направлены на кого-то еще?
— Неужели ты не заметил? Я называюсь наперсницей потому, что ты прижимаешь меня к своим персям, то есть к своей груди. И буду так называться, пока меня прижимают к груди…
— Выходит, тебе все равно, кто тебя прижимает — перс или не перс? — вскричал перс. — Теперь я все понял! Это ты, ты чужая в нашем тексте! Всем чужая! И моим перстням, и моим перчаткам, и даже своему наперстку. И тебе они чужие!
— А тебе? Разве тебе они не чужие?
— Ты с ума сошла! Это же мои перстни! Мои перчатки! И даже наперсток, потому что это я тебе его подарил!
— Из шести слов четыре родственные: ПЕРСТЫ, ПЕРСТНИ, ПЕРЧАТКИ и НАПЕРСТОК. Остаются двое: я и ты.
— Как, я тоже?
— Мы с тобой… — Наперсница взяла перса за руку. — Милый, не держись за свои перстни и перчатки. Брось их, уйдем без ничего.
— Но мне будет холодно, — колебался перс.
— Нам будет тепло, ведь греют нас не перчатки. Нас греет друг, которого можно прижать к груди…
И они ушли вместе, перс и наперсница, ушли потому, что именно они оказались лишними в этом тексте. Но их было двое, и они прижимали друг друга к груди, поэтому им казалось, что лишние все остальные…
АНТОНИМЫ
Встретились Копченый с Моченым, разговорились.
— Ну, как там наш Свежий? Опять чего-то с Черствым не поделил?
— Да, Свежий Черствому не товарищ. Черствый считает, что Свежий у него отбивает хлеб… Между прочим, Теплый сначала поддерживал Свежего. Пока речь шла о хлебе.
— Теплый в любом хлебном деле на стороне Свежего, хотя и отдает Черствому должное за его многолетний опыт.
— Зато потом, когда Тухлый поднял вопрос об атмосфере в коллективе, Теплый вдруг обрушился на Свежего, обвинил его в том, что он охлаждает теплоту наших отношений. «Я синоним Свежего, — сказал Теплый, — пока дело идет о насущном хлебе. Но в отношении атмосферы — пусть он меня простит: тут я его антоним».
— Не поймешь этого Теплого: то он синоним, то антоним.
— Но самое интересное: когда речь зашла об атмосфере в коллективе, Свежего поддержал знаешь кто? Черствый!
— Он же был против него?
— Это пока речь шла о хлебе. А когда речь зашла об атмосфере, об отношении к товарищам… В этом отношении, между нами говоря, Черствый — синоним Холодного, а Холодный, между нами говоря, синоним Прохладного…
— А Прохладный — синоним Свежего?.. Ну и обстановка в нашем коллективе! Никогда не знаешь, кто тебе синоним, а кто антоним…
